Вечный ветер
Шрифт:
Коррингтон трещал аппаратом, стоя на барьере океанариума.
— Какое легкомыслие! — ворчал Николос. — Ты же можешь упасть к ним, и тогда…
Мы не слышали, что сказал на это Коррингтон, так как стали подниматься по сетке.
Ки подал мне на кончике второй стрелы магнитный молоток, и я принялся за дело. От легкого удара сетка приваривалась к штанге. Снизу доносился плеск и характерные звуки выхлопов воздуха взволнованных косаток. Они опять носились по кругу, а Джек держался в центре, переваливаясь с боку на бок, он смотрел, как мне казалось, только на меня. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. И я покрепче уцепился за сетку и проверил, надежно ли держит карабин у предохранительного ремня.
— Ив! Держись крепче! — сказал Костя. — Они сейчас, кажется, начнут по-настоящему. Смотри! Первая берет старт! Ты пристегнулся к сетке?..
Я-то пристегнулся, а вот Костя забыл. Сетка прогнулась, спружинила от удара трехтонной громадины, меня рвануло от сетки, и я повис на поясе. Костя понадеялся на свои руки, и его швырнуло в океанариум. Я видел, как он ловко сбалансировал свое тело в воздухе и, описав плавную дугу, вошел в воду прямо перед носом косатки, летевшей на штурм стены. Косатка пронеслась над ним, и я видел, как он идет в глубине. Меня тряхнуло еще сильнее; наверное, вес новой косатки был еще больше. Удар следовал за ударом. Я потерял Костю из виду: так меня мотало из стороны в сторону на ремне. Из разных положений я видел разрозненные кадры, как в старых кинолентах: островитян, бегающих по набережной, блестящие тела косаток, вылетающие из воды, их сжатые пасти и налитые яростью глаза, Коррингтона с камерой на стреле крана. Как он туда попал в такую минуту?
Косатки стремились сбить верхнюю часть сетки. Только они чуть-чуть промедлили и дали нам возможность приварить в нескольких местах сетку к стойкам. Теперь высокая пружинящая стена отбрасывала косаток назад, в океанариум. У меня темнело в глазах, когда сетка, вдавившись от удара, с силою римской катапульты швыряла меня от себя. И все же я не забывал о Косте и кричал, чтобы там, на берегу, поскорее бросили в океанариум парализующие ампулы. После мне говорили, что никто меня не слышал, все были заняты косатками и спасением моего друга, а я, по их словам, держался замечательно и даже в такую минуту не выпустил из рук магнитный молоток.
Внизу знали, что надо делать, и я скоро повис на присмиревшей сетке, как спелый плод манго, и услышал где-то над головой голос Коррингтона:
— Очень хорошо! Теперь можешь спускаться! Он сказал таким тоном, будто я специально ему позировал, болтаясь на ремне. Сам Коррингтон устроился довольно комфортабельно: в сетке, подвешенной к кончику стрелы. Он улыбался и подмигивал мне, похлопывая рукой по камере.
— Во снимки! — сказал он, подняв большой палец. Я окинул взглядом океанариум, косатки апатично плавали на поверхности или стояли, уткнувшись носами в стенку. Я почему-то искал Костю среди них, хотя они его давно уже должны были проглотить или же, если произошло чудо, он находился на берегу. Но и там его не было. Меня удивило равнодушие, с которым люди расходились по своим рабочим местам. Возмущала самодовольная, как мне казалось, физиономия Коррингтона. Петя опустил его на причал, и он хохотал и хлопал по плечу мрачного Николоса. Из состояния нервного шока меня вывел голос Кости.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил он, поднимаясь по другой стороне сетки, как будто не он, а я чудом спасся от зубов разъяренных косаток.
— Немножко потрясли. А ты?..
— Утопил молоток. Придется одним твоим приваривать. Заканчивай свою сторону и переходи ко мне.
Костя стал насвистывать, усевшись на последней ступеньке узенького трапа, и опять он не пристегнулся предохранительным ремнем. В бесхитростной мелодии чувствовалось ликование, радостный трепет жизни. Я с наслаждением слушал и чувствовал, что меня окончательно оставила усталость. Костя не мог долго хранить в себе обуревавшие его чувства. Он перебрался ко мне, взял у меня магнитный молоток, стал заканчивать работу и без умолку говорить:
— Я чувствую, как ты за меня испугался, да и все тоже. Хотя, по существу, я ничем не рисковал. Косаткам было не до меня. Конечно, если им не попадаться на дороге, что я и сделал. Еще в воздухе я понял ситуацию.
— Прыгнул ты эффектно!
— Правда, красиво?
— Очень. Просто замечательно.
— Прыжок — половина дела. Главное — поведение в воде. Ты думаешь, где я выбрался на сушу?
— Вон там, по лестнице…
— Так и знал! Логически я должен был плыть к стенке и пересечь «чертово колесо» — путь косаток. Боюсь, что тогда пришлось бы тебе одному заканчивать эту работу. Я в воде ушел до самого дна, повернулся на сто восемьдесят градусов и поплыл к сетке и по ней… — Он захохотал.
И я засмеялся так, как будто услышал остроумнейший анекдот.
Когда мы приварили сетку и спустились на набережную, Костя сказал, глядя на обессиленных косаток:
— Все-таки мы по-свински с ними поступили. Никто не давал нам права так поступать.
Во второй половине дня мы еще раз спустились под днище острова и около часа ездили на «косилке» по канатам, затем часа два провели в лаборатории, а вечером долго плавали вместе с дельфинами в окрестностях острова. Костя с Протеем все время держался в стороне от меня, о чем-то с ним разговаривая. Когда мы возвращались, то Костя сказал печально:
— Как ни странно, Протей придерживается реакционных взглядов. Говорит, что «убийцы» в закрытой лагуне приятней, чем в океане. Протей любит изъясняться афоризмами.
— Ты о косатках?
— Да. Я выяснил его воззрения на свободу и право одного вида угнетать другой. И, как видишь, он, как и многие нам подобные, еще не в состоянии понять, что…
— …что лучше быть съеденным, чем это съедающее существо лишить такой возможности?
— Какие вы все сегодня остроумные!
Костя долго сосредоточенно молчал и плыл, не держась за плавник Протея, хотя Протей все время предлагал свою помощь и не мог понять, почему Костя вдруг отказывается от дружеской услуги, да еще с нотками неприязни. Дельфины никогда не ссорятся друг с другом и всегда с уважением относятся к суждению другого. Протею и в голову не могло прийти, что Костя рассердился на него только за то, что у них разное отношение к косаткам.
Я положил руки на спины дельфинов и сказал, чтобы они не очень спешили, по крайней мере не упускали Костю из виду: он был замечательным пловцом, но мы уплыли от острова мили за четыре, и на пути то и дело попадались ядовитые медузы. Красные и фиолетовые, они выглядели, как светильники, созданные талантливым художником.
Так мы плыли не спеша, Костя впереди, а мы за ним, метрах в ста. Для Тави и Протея такой черепаший темп был нестерпимо медленным, и они двигались зигзагами уходя в стороны от курса. Конечно, я имею в виду сухопутную черепаху, за морской трудно уследить глазом, когда та охотится в глубине за рыбой.
Я попытался было объяснить Тави и Протею состояние Кости:
— У него плохое настроение. Так часто бывает у людей, когда что-нибудь не ладится, происходят неприятности… ну, когда хочешь одно, а получается другое…