Вечный Жид
Шрифт:
Чжун-ни, или как его звали уменьшительно, с оттенком ласковой почтительности — Цю, хорошо видел в темноте и порою шутливо сравнивал себя с большой кошкой или средних размеров тигром.
Знакомая по дневному, многократному хождению к реке тропинка вывела Цю на берег полноводной реки, которая, шумно и сварливо ворочалась в тесноватой долине, привычно торопилась исчезнуть в далеком отсюда океане.
«Превратиться бы в реку, — подумал Чжун-ни, — беззаботно б катиться не задумываясь о конце пути…»
Цю не стал спускаться к самой воде, а подался левее тропинки, чтобы устроиться на укромном пригорке, который облюбовал в первый же день прихода сюда с учениками.
Сейчас, сидя у реки, и едва ли не физически ощущая ее исполинскую мощь, живое з м е и с т о е тело, Чжун-ни с нежностью подумал о преданных ему парнях, они, не колеблясь, порвали с родными домами, чтобы уйти с ним в неизвестность, и вместе приобщали соотечественников к р е л и г и и у ч е н ы х.
«Мы вместе поверили в ж у-ц з я о, — подумал Цю, — и будем стоять на истинных принципах до конца…»
Он улыбнулся, вспомнив ярого задиру Мо-цзы, который доказывал, что следует полагаться лишь на собственные силы, вечных спорщиков Чэн ляна, утверждавшего, что первоматерия — Ци — всегда выше принципа, идеи — Ли, и его оппонента Лу Сян-шаня, которого спустя века назвали бы субъективным идеалистом.
Лу Сян-шань так и заявил, ни коим образом не смущаясь:
— Мир есть мой разум и сердце, а мой разум есть мир.
«Традиция, — подумал Чжун-ни, — вот главное… Сохранить то разумное, что открыли до нас предки и закрепили открытое собственным опытом. Сохранить традицию — вот что!»
Он понимал: недостаточно одной «Книги перемен», хотя Чжун-ни и сам черпал из нее необходимые знания, осваивал диалектику взаимодействия двух начал — и н ь и я н, в коем и заключена сущность любого движения и изменчивости мира.
Надо идти дальше, полагал Чжун-ни, закрепляя пройденный путь заметными вешками, чтобы выбраться из тупика, если доведется нечаянно свернуть с тропинки, заблудиться и оказаться в темной пещере без выхода и света.
«Вовсе нетрудно запомнить: государь должен быть государем, подданный — подданным, отец — отцом, а сын — сыном, — привычно рассуждал Цю, полагая, что утром он еще раз подчеркнет незыблемость этого положения в прощальной речи перед селянами приютившей их деревни. — Я скажу им о том, что идеальным, всесторонне — и в отношении «Ци», и в отношении «Ли» — развитым человеком можно стать независимо от происхождения или того положения, которое вы заняли среди соотечественников.
Нет, благородным мужем, идеальным человеком — ц з ю н ь ц з ы — вы станете лишь в результате самостоятельного стремления к добролюбию, справедливости, честности и верности, а главное — благодаря сыновней почтительности, уважению к предкам».
Он вспомнил, как завзятые материалисты Чэн лян, Е Ши и Ван Чун, его ученики, к которым будущий Кун-фу-цзы, или Конфуций, так потом его имя прочтут в Европе, питал особую симпатию, хотя и скрывал ее, памятуя, выделять кого-либо несправедливо, ребята эти подталкивают его к объяснению мироздания.
— Нет, — ответил им Цю, — давайте останемся на земле… Космогонических теорий люди напридумают в избытке, каждому захочется самолично определить место для звезд и солнца. Наш удел — Человек. В нем одном больше тайн, чем во Вселенной. Поможем человеку найти самого себя.
Близилось утро.
Кун-фу-цзы, будем называть его привычным для благодарного человечества именем, можно и просто Кун-фу покороче, поднялся и обратил лицо к посветлевшему востоку, откуда двигалась река, в нее так хотелось превратиться проповеднику школы ф а ц з я, школы законников и ученых.
«Но если я убегу к океану, кто за меня исполнит мой долг? — грустно улыбнувшись, спросил себя Кун-фу. — Кто научит народ хранить традиции, соблюдать верность прошлому, на которое будущее отбрасывает собственную тень?»
До берега реки, на котором размышлял Кун-фу, или Чжун-ни, или ласково — Цю, донесся неясный звук. Он пришел из деревни, и поначалу воспринят был молодым л ю б о м у д р о м, как петушиное возвещенье рассвета.
Но звук повторился.
Кричала женщина.
И вдруг деревня, едва различимая в ранних рассветных сумерках, взорвалась разнообразными возгласами, переходящими в душераздирающие вопли — женские, мужские и детские.
На северной стороне скопища человеческих жилищ вспыхнула и быстро заплясала огнем несчастная фанза, за нею занялась пламенем вторая, в полуденном и закатном концах деревни так же возникли пожары.
Взметнулся и заклубился над домами торжествующий вой тех, кто предательски, гнусно, безнаказанно напал на беззащитную и безмятежно почивавшую в рассветный час деревню.
Кун-фу стремглав мчался вверх по тропинке, обнажив короткий меч, с которым Цю не расставался никогда.
Учитель школы ф а ц з я знал о том, что провинция Шан-дунь, по которой он блуждал с учениками, неспокойное в нынешней, Шестого до Рождества Христова века, Поднебесной Империи место. В ближних и дальних лесах укрывались шайки разбойников. С ними не в состоянии были управиться краевые власти, переложив дело помощи притесняемым в руки самих притесняемых.
Хотя налоги с тружеников правительство взимало более чем исправно, изобретая новые и новые поборы — за урожай, за фанзу, за свадьбу и похороны, за каждый чих, а также за малую и большую н у ж д у.
«Один к одному как у правительства Гайдара, — мелькнула у Кун-фу, хотя и годящаяся на роль критерия, но праздная в грозовой ситуации мысль. — Неужели маразм и предательство постоянные и неисправимые для человечества язвы?»
Деревня горела уже с трех сторон, восточная сторона была пока целой, и Кун-фу вспомнил: там остались на ночлег соратники его, там они сразу отбили нападение неизвестных х у н х у з о в и сейчас продвигались к середине поселка.
Кун-фу был уже на краю деревни, он подобрался к ней с южной стороны, столкнулся с бандитом, которого ловко, на ходу ткнул мечом и побежал дальше, не глядя, как завалился х у н х у з наземь.
Вбежав в деревню, он увидел Мо-цзы, отчаянно рубившегося с тремя головорезами.
— Держись, Мо-цзы! — крикнул Кун-фу и включился в кровавую сечу.
Вдвоем они легко расправились с х у н х у з а м и и продолжали бой, помогая соратникам Чэн ляну, Е Ши, Ван Чуну и Лу Сян-шаню теснить насильников к северному краю, откуда и началось нападение на деревню.