Вечный зов. Том 2
Шрифт:
– Мама! Бабушка! Они меня отпустили… Я думал, опять бить будут, а они отпустили! Дядька Косоротов только по голове напоследок шибанул, гад. Мам, ты почему ничего не говоришь?
Лиза, безучастная ко всему, прислонившись спиной к дощатому забору, широко открытыми глазами смотрела на звездное небо, кое-где закрытое тучами, смотрела так, будто видела впервые и эти звезды, и ночные черные тучи, и ныряющую в эти тучи ущербную луну.
– Ты не трогай, сынок, мамку-то, – тяжко дыша, проговорила Ульяна Федоровна. – Не тревожь… Захворала
Юрка убежал. Через час он привел двух мужиков и женщину. Вполголоса переговариваясь, мужики подняли тяжелую, почти бесчувственную Ульяну Федоровну и, поглядывая на глухой забор, которым было обнесено здание контрразведки, повели, потащили прочь. Лиза шла сама, женщина только ее чуть подталкивала. Юрка бежал сзади, слушал всхлипы той женщины, глухие голоса мужиков и, понимая, чувствуя, что неотвратимо надвигается какое-то новое и страшное горе, тоже швыркал носом, временами подвывал, как щенок, и смахивал грязными кулаками выступающие слезы.
Лиза никого не узнавала, даже сына. Не узнала она и квартиры, ходила по комнатам, тыкаясь в стены, спрашивала у Юрки и умирающей Ульяны Федоровны: кого они-то ждут здесь, на вокзале, почему так долго не приходит поезд, с которым она должна уехать?
– А вот куда ехать я должна – и забыла, – говорила Лиза, терла виски. – Вы не знаете, куда мне надо ехать?
Все это ускорило кончину Ульяны Федоровны.
В день похорон Лиза испуганно притихла, сидела в уголке, смотрела, как женщины-соседки собирают покойницу, шевелила бровями, будто что-то мучительно пыталась вспомнить. И в тоскливой суматохе никто не видел, как и когда Лиза исчезла.
Первым отсутствие матери заметил Юрка, обежал все комнаты, обшарил двор.
– Мама, мама-а! – закричал он. – Куда она делась? Вы не видели маму?
Какой-то старик с костылем и котомкой, подошедший к калитке, сказал, что час назад видел блаженную вроде бы женщину на самом выходе из города.
– Это она, она! – крикнул Юрка, выскочил на улицу. Но тут же вернулся, затормошил старика: – Где… на каком выходе? Слышь, дедушка?
– А там, сынок… На Верхнюю Ельцовку она, кажись, побрела.
Это было в последний день июня, а числа десятого июля к поскотине небольшой деревеньки Барлак, что верстах в тридцати от Новониколаевска, подошел грязный, оборванный мальчишка с исхудавшими глазами, с давно не чесанными, пыльными волосами.
– Ты чей такой? – спросила его низенькая босая женщина с прутом, пасшая гусей.
– Савельев Юрка я.
– Откуда же ты?
– Я с города.
– Ну, ступай, пройдись по деревне, – вздохнула женщина. – Може, кто и подаст. Сейчас мало подают. А что там у вас, в городу-то?
– Я не за милостыней. Я мамку ищу. Я в соседней деревне был, мне сказали, что она сюда пошла.
– Кто же твоя мамка?
– Она такая высокая. И она… она никого не узнает. Ее в тюрьме били.
– Блаженная?..
У старой Ферапонтихи никакой побирушки уже не было.
– Ушла она, сердешная, – сказала грузная, рыхлая старуха, выслушав Юрку и женщину с прутом. – Поела маленько и пошла. Уж давно время будет.
– Куда, куда она пошла? – крикнул Юрка.
– А туда, по сокуровской дороге. Ты кто ей, сын, чо ли? Голодный ты, видать. Поешь и ты, сядь.
Но Юрка не стал есть, хотя и был сильно голоден. Он выбежал на подворье, кинулся по указанной дороге. Уже больше двух недель он ходил по пригородным деревням, разыскивая мать, питаясь случайным подаянием, ночуя где придется. И дня четыре назад вроде напал на ее след, но все никак не мог настигнуть.
Солнце пекло, дорога была сильно разъезженная, пыльная, горячая. Обжигая босые ноги, Юрка то шел, то бежал, опасаясь, что мать, если она действительно пошла по этой дороге, опять свернет на какой-либо проселок. Но отворотов, к счастью, не было.
Мать он увидел издали, сразу узнал ее худые плечи, обтянутые синей кофточкой, косо болтающуюся на ней юбку, растрепанные волосы. Она шла медленно, опустив голову, внимательно разглядывая дорогу. Юрка припустил, собрав последние силенки, и, подбегая, услышал, как мать бормочет бессвязно:
– Над городом запах… Давно отзвенели… Тоску запрокинь…
– Мама! Мамочка! – закричал он.
Лиза остановилась, глянула на сына тусклыми, бессмысленными глазами.
– Мама!
– Прочь, прочь! – чуть отшатнулась она. – Ты кто?
– Да это же я, Юрка. Я тебя давно ищу.
– Юрка? Какой Юрка? – спросила она, не мигая стала глядеть на сына, наклоняя голову то вправо, то влево. Брови ее нахмурились, затрепетали вроде, но тут же расправились и застыли. – Нет, я не знаю тебя…
– А ты вспомни, мама! – И он схватил ее за руку. – Я же Юрка!
– Отстань, мерзкий мальчишка! – вскрикнула она, вырвала руку. И пошла быстро, торопливо. Но вдруг вздрогнула, остановилась. Попятилась, глядя куда-то в небо, показывая вверх пальцем. – Я их всегда вижу, они меня всегда пугают… Кто это?
В небе играли ласточки. Они стремительно и высоко взмывали, падали камнем вниз и снова взмывали.
– Да это ласточки! – крикнул Юрка. – Ну, вспомни, папа еще песню тебе про ласточек сочинил. Ты ж мне рассказывала. А мы ее часто пели с тобой…
– Песню? Какую песню?
– Да вот эту…
И Юрка, снова хватая мать за руку, торопливо, глотая слезы, заговорил:
Над городом запах… черемух струится,Давно отступила уж зимняя стынь.И ласточки, ласточки… быстрые птицыПронзают небесную синь…