Ведется розыск
Шрифт:
Ожогина сидела неподвижно, глядя в одну точку. Я думал, что она будет плакать, но глаза у нее были сухими, только взгляд стал совершенно невыразительным, каким-то мертвым и оттого страшным.
— Не расстраивайся, Галя, — сказал я ей. — Все равно бы у тебя с ним жизни не было. Это же подонок. Жалко, что ты в этом поздно убедилась. Надо было в свое время нас послушать.
Ожогина сидела в прежней позе, я даже не был уверен, что она слышала мои слова.
— Пойдем, я отведу тебя, — тронул я ее за плечо, и она, выйдя из оцепенения, встала и вышла в
Она шла впереди, и плечи ее вздрагивали, мы подошли к камере с неровной цифрой «семь», написанной тусклой масляной краской на обитой железом двери, и я почему-то вспомнил, что семь — счастливая цифра. Но Ожогиной она не сулила ни счастья, ни облегчения, а наоборот — бессонную ночь, неминуемое прозрение и неизбежный ужас от того, что вся жизнь, и без того безалаберная и неустроенная, теперь исковеркана своими собственными руками, что рухнули все надежды на иную, счастливую долю… И во имя чего все это…
Дверь камеры закрылась, и я услышал звук, который всегда представлял, когда встречал в книгах выражение «вой раненой волчицы». Я заглянул в волчок. Ожогина лежала на нарах ничком, обхватив голову руками.
«Как бы не надумала руки на себя наложить». — Я заглянул к дежурному:
— Ожогину в «семерке» — под особый контроль.
Когда уже спускался по крутой железной лестнице, внезапно пришла мысль, что даже отпетый рецидивист, поборник блатного кодекса чести, был бы мне менее гадок, чем угодливый и льстивый Ляпиков. С тем, по крайней мере, все ясно с первого взгляда.
Зайцев ждал меня внизу, мы молча прошли двор, огороженный высоким каменным забором с колючей проволокой, предъявили часовому удостоверения, через маленькую калитку в массивных стальных воротах вышли на волю и одновременно глубоко вздохнули. И хотя воздух здесь ничем не отличался от того, которым мы дышали во дворе, за забором, нам показалось, что дышится тут легче.
Сюжет третий
БЕРЕЗОВЫЙ ПОИСК
12 часов 15 минут
Температура воздуха +36С
Александр
Когда я наконец вскарабкался на вершину насыпи, сердце давало под сотню ударов — в изнурительную жару взбежать по крутому склону не так просто, как обычно.
Насыпь возвышалась метров на десять, трава, деревья, кустарники оставались внизу, а здесь была только острая щебенка с пятнами мазута, темные, сочащиеся смолой шпалы и ослепительно отблескивающие раскаленные рельсы, которые, пробежав несколько сотен метров к северу, втягивались решетчатой громадой несущей фермы моста, зато в южную сторону уходили до самого горизонта.
Все это: и белая щебенка, и зеркальные рельсы, и тяжелые шпалы — являло резкий контраст с раскинувшимся по обе стороны зеленым привольем, и казалось, что железнодорожное полотно рассекает эту лежащую внизу местность на две части.
Собственно, для нас так оно и было.
Перепад
Я сбежал вниз. Несколько подростков сидели на берегу со спиннингами: кроме пескарей и бычков, здесь водился сазан и даже щука. Рыболовы были в одних плавках и время от времени смачивали себя водой, и я им отчаянно позавидовал.
Конечно, если снять рубашку, то ласковый степной ветерок охладит тело и будет легче переносить этот неимоверный зной. Но за поясом, с внутренней стороны брюк, у меня торчал пистолет, и я ограничился тем, что расстегнул еще пару пуговиц, посмотрел, как крупные капли пота скатываются с живота на вороненую сталь, и, представив, как надо будет чистить оружие, чтобы не появилась ржавчина, еще, уже в который раз, выругал «ПМ» за громоздкость и неудобство в носке.
Озеро можно было обходить с любой стороны, я пошел слева, и если бы у меня спросили, я вряд ли смог бы ответить, почему выбрал этот путь. Но когда я обогнул крохотный заливчик и вышел на маленькую уютную лужайку, поросшую короткой и густой, словно декоративной, травой, то понял, что запрятанные в подсознании воспоминания направили мои ноги в эту сторону, хотя мозг, занятый другими мыслями, и не отдавал себе отчета.
Приятные воспоминания сохраняются долго, иногда на всю жизнь. Два года назад на этой лужайке я целовался с девушкой и чувствовал себя счастливым. Она нравилась мне настолько, что я прощал ей опоздания, терпеливо сносил, когда она вообще не приходила на свидание, и я, вопреки своему правилу не ждать больше пятнадцати минут, как мальчишка, торчал целый час в условленном месте…
Товарищи не находили в ней ничего особенного, да и я понимал, что она не красавица, и все равно для меня она была самой привлекательной и желанной.
Притягательной силой обладали ее походка, взгляд, жесты, манера улыбаться и разговаривать, а недостатки я не то чтобы не замечал — профессиональный навык не позволяет упускать какие-нибудь детали, — просто я ухитрялся не обращать на них внимания. Я даже мирился с ее привычкой надевать капроновые «следы» под открытые босоножки, хотя в любой другой женщине это расценивалось мной как небрежность, отсутствие вкуса и даже неряшливость, что исключало возникновение к ней интереса или, тем более, расположенности.
Я, конечно, понимал, симптомами какой болезни являются такие изменения во взглядах и привычках, но старался особенно не заниматься психоанализом.
Достаточно было и того, что я не мог маскировать эмоций, так что она без труда диагностировала мою болезнь. Это уже работало против меня — как сказал поэт:
«Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». В справедливости этой строки мне не раз приходилось убеждаться так же, как пришлось убедиться и в справедливости ее обратного варианта.