Ведьма Агнета
Шрифт:
– Это мой дом, отойдите от калитки, – попросила я даму вежливо.
– Мне сказали, тут бабка живет, которая алкашей лечит. Ты на бабку не похожа, – смерила она меня взглядом.
– Умерла бабушка.
– Да мне до одного места, кто там из вас издох. Забирай вот, – и выволокла с заднего сидения мужичка пьяненького. Подперла им мой забор и, несмотря на свои габариты, шустро прыгнула за руль. Обдала меня выхлопными газами и рванула в сторону трассы.
Вот те здрасьте, вы нас не ждали, а мы приперлись. И на какой ляд мне вот это чудо-чудное расчудесное. Я от своего сбежала, чтобы чужих
Калитку открыла да домой пошла, подкидыша на улице оставила. Пьяных не люблю и боюсь ужасно – кто их знает, что у них на уме. В свое время досталось мне от пьяных граждан, это я чуть-чуть пригубила, а кто-то всю жизнь хлебает полной ложкой, не надо мне такого счастья.
Домой зашла, переоделась. Дочь все, что за день с ней произошло, рассказала: что делала, что ела, а еще что Настя приходила за молоком, что тетка ломилась в калитку и даже пыталась перелезть через забор. С Катюшкой разговариваю, а в голове червячок точит: дескать, бросила дядьку на улице, а вдруг чего с ним случится. Сама себя успокаиваю – ночью плюсовая температура, не замерзнет, проспится на свежем воздухе. Тащить незнакомого человека в дом, где я одна с ребенком, глупо.
Думала-думала, пошла глянуть, там ли товарищ или волшебным образом исчез. Нет, на месте, лежит на лавке, ботинки снял, аккуратно поставил, ладошку под голову подложил и сопит. Прям не пьющий гражданин, а агнец божий. Растолкала его.
– Идем.
– Куда? Я женат, – язык еле ворочается.
– Сдался ты мне. Спать в темном, тихом месте положу, – отвечаю, а сама головой по сторонам кручу, то ли подмогу высматриваю, то ли лишних глаз боюсь.
Ботинки кое-как натянул, встал и чуть не упал. Подхватила я его. Смотрю, он желтый какой-то, сухой весь, пахнет не только перегаром и дорогим одеколоном, но и еще чем-то. Запах такой еле уловимый, сладковатый, как от прелых яблок с гнильцой. В дом такое не потащу. Во дворе как раз дорожка к летней кухне оттаяла, вот там и переночуешь, друг ситный. Правда, я там еще не была, но вот заодно и посмотрим, что там есть.
Дверь открыла, вошли в большое помещение с диваном, столом, табуретками и шкафом с посудой. Из него две двери, с левой стороны – предбанник в баню, а с правой – по всей видимости, и есть летняя кухня. Там стоит также диван, печка с плитой, холодильник, пара кухонных шкафчиков, стол большой и табуретки. Под потолком травяные веники висят, на полках расставлены пустые банки.
Заволокла подкидыша в кухню, на диван его кинула. Ведро около него поставила на всякий пожарный случай.
– Есть выпить? – спрашивает.
– Нету, откуда?
– Купи, – из кармана вытаскивает мятые купюры и на стол кладет, сверху банковскую карточку и бумажник. – Купи.
– Сейчас, ага… принесу тебе и выпить, и закусить, и табачку понюхать.
– Я не курю.
– Ну вот и славненько, значит, хату мне не спалишь, – усмехнулась я.
Сгребла все его добро, да в ящик стола кинула, очухается, заберет. Принесла ему литровую банку молочной сыворотки – от жажды похмельной помогает, да воды в ковшике. Стакан граненый поставила на стол.
– Принесла? – не открывая глаз, спрашивает.
– Да, вон стоит.
Сама села печку растапливать, ночью все же холодно, да и помещение сырое да не протопленное. Налил себе, выпил, стакан поставил.
– Это что? – глаза открылись.
– Самогон местный.
Упал на диван, глаза закрыл.
– Принесла? – снова спрашивает.
– Да, на столе стоит.
Наливает полный стакан, выпивает.
– Вкус странный.
– Самогон деревенский.
– А-а-а, ну ладно, – падает на диван.
У печки тяга есть, а растапливаться никак не хочет.
– Агнета, ты думаешь, меня молочной кислятиной обманешь?
Поворачиваюсь, а посередине комнаты стоит мужичонка и так нехорошо улыбается. На диване лежит он же и пузыри пускает, и что-то сказать пытается. Смот-рю на него, а у меня стадо мурашек по спине к затылку побежало, а потом обратно. В комнате и так зябко было, так меня вообще озноб прошиб, до самых костей проняло.
Мужичок-то улыбается, а зубки у него такие меленькие-меленькие, остренькие-остренькие. И с ногами что-то не то, не ботинки на ногах, а копытца, как у моих козочек.
– Что, Агнета, глазки-то вытаращила. Тащи нормальное пойло, к Бугульчихе сбегай. Ему-то от твоей печки ни жарко ни холодно, а мне скучно и голодно, позабавиться не с кем.
На пятую точку я так перед печкой и плюхнулась, дыхнуть боюсь. Сроду такого не видала, глаза потерла – стоит и ухмыляется, а тот лежит и пузыри пузырит на диване, да глаза таращит в потолок, словно блаженный.
– Не пойду я никуда. Сейчас в бане печь затоплю, да твоего подопечного в ней и упарю до состояния инсульта. Его парализует, а ты к нему привязанным будешь до самой его смерти. Вот и станешь с паралитиком веселиться – ни тебе выпить, ни тебе закусить, – подняла я свое седалище с полу, а саму трясет от страха, и зло одновременно берет.
– Ты же не такая, Агнетка, ты же совестливая да сердобольная, – и продолжает дальше скалиться.
– Ты его видел? Сколько ему осталось? А так в инсульте он лет десять пролежит, а ты рядом с ним томиться будешь. Так что я сейчас буду доброе дело творить, а ты мне не мешай, – уже сильно злюсь я на беса окаянного.
– Не хочу я быть привязанным к нему. Я жрать хочу, потешаться хочу, скучно мне, – уже не лыбится, а скалится по-звериному.
– Ну и иди туда, откуда пришел или к тому, кто тебя привел.
– Жинка меня к нему привязала, чтобы он по бабам не бегал и денег много зарабатывал, – отвечает бес.
– Ну и вали к ней, они же вместе живут, значит, связаны между собой и с тобой тоже. Давай, давай отсюда. Она баба здоровая, надолго тебе хватит.
Снова села печку топить. Вспыхнуло пламя, заплясал огонек по газетным листочкам, читает, видно, что в прессе пишут. Теплее стало, спокойнее. Захрапел подкидыш, не требует больше выпить. Обернулась, нет никого, вроде и дышать легче стало. Отстал он от него или нет, не знаю, да и не нанималась я бесов гонять, главное, чтобы его в моем доме не было.