Ведьма Черного озера
Шрифт:
Петр Львович вынул кисет и, чтобы скрыть замешательство, принялся набивать трубку.
— Прости, голуба моя, — сказал он после длинной паузы. — Прости меня, дурака седого, не ждал я... Эх! И сильно же, я вижу, тебе от этой войны проклятой досталось! Много сильнее, чем я мог помыслить. Да и Александра Николаевича воспитание, кровь его... Да... Что ж, коли хочешь об этом деле думать, так я тебе все, что видел, расскажу. Скажу тебе как на духу, я ведь сам хотел им заняться, да, видишь, не судьба. Кабы на войну-то не идти, я бы этого стрелка непременно отыскал. Из-под земли бы достал и, вот ей-богу, своими руками убил бы. Прямо кулаком... То, что следователь московский сказал, будто несчастный случай, так я в это не верю. В Москве-то, чай, веселее
— Сие очень трудно знать наверняка, — заметила княжна, и Петр Львович снова подумал, как она переменилась. В словах ее содержалась несомненная правда, но правда такого свойства, что еще год назад что-нибудь в этом роде просто не могло бы прийти княжне в ее хорошенькую головку. — Но пыж, Петр Львович, это слишком шаткая улика для того, чтобы обвинять кого-либо из ваших офицеров. Что с того, что он войлочный? Точно такой пыж легко купить и еще легче сделать самому. Даже я могу его изготовить, поверьте. Так что оставим пыж в стороне. Скажите, не могло ли все-таки все это произойти случайно? Предположим, некто сбился со своего номера и стал где придется, не заметив, что впереди стоит еще кто-то. Он видит зверя, берет прицел, и в этот момент Федор Дементьевич, который, к примеру, присел или наклонился, вдруг выпрямляется, попадая прямиком под выстрел. Стрелок видит, что натворил, и в испуге удаляется, потихонечку присоединяясь к тем, кто обступил убитого медведя. Потом обнаруживается, что граф убит, начинается суета, паника, вы страшно кричите, пугая убийцу, и он не отваживается признаться. И, чем дольше он молчит, тем невозможнее ему кажется открыть рот и сказать: «Это сделал я».
— Ох, матушка, тяжко мне с тобой разговаривать, — нещадно крутя ус, признался полковник. — Ты не серчай, Христа ради, а только гляжу я на тебя — ну прелесть девица, хоть сейчас под венец! А как послушаю — волосы дыбом становятся. Ты будто задачки из логики решаешь, слушать тебя страшно, будто и не ты это...
Княжна потупилась, затем вынула из графина пробку, сама налила полную стопку водки и подвинула ее к полковнику.
— Простите, Петр Львович, — сказала она мягко. — Простите, пожалуйста, а только не могу я рыдать и руки заламывать, как это девице дворянского сословия полагается. Потом, может быть... Спасибо французам, научили меня, глупую, что смирение христианское не всегда хорошо. Федор Дементьевич в жизни своей никого не обидел, и что из этого вышло? Кто-то только рад будет, если мы с вами руки опустим. Ему-то только того и надо!
Полковник горько покивал седой головой, взял со стола предложенную княжной стопку и единым духом выпил водку, даже не поморщившись. К огурцам он не притронулся: теперь, когда дошло до дела, можно было более не притворяться, будто он хочет что-то есть.
— Железо, — будто отвечая кому-то третьему, остающемуся невидимым для княжны, проговорил он. — Дед был целиком, с головы до ног, железный, и внучка у него не хуже выросла. В тебя, матушка, дух Александра Николаевича, часом, не вселился? Закрою глаза и будто с ним говорю, а не с тобой. Так и хочется во фрунт стать и рапортовать по всей форме, как в армии положено.
— А хочется, так и рапортуйте, — разрешила княжна. — Разве я могу дорогому гостю в его желаниях перечить?
Полковник невольно хмыкнул в густые, пахнущие табаком и водкою усы, и они с княжной посмеялись — совсем немного и не слишком весело, но посмеялись все-таки, а не поплакали.
— Изволь, — разжигая трубку, невнятно проговорил полковник, — рапортую. Как хочешь, душа моя, а только теория, тобою построенная, — насчет заблудившегося охотника, случайного выстрела и всего прочего в том же духе, — хоть и звучит весьма правдоподобно, от действительности весьма далека. Могло так быть, могло, не спорю... Могло, да только не было. Людей по номерам я самолично расставлял, и не было у них никакой причины по лесу блуждать. И кустов никаких позади Федора Дементьевича не было, из-за которых твой предполагаемый стрелок мог его не увидеть. Да ты ведь и сама в случайность не веришь, правда?
— Я только хотела узнать, верите ли вы, — кротко уточнила княжна.
— Я, матушка, верю только в Господа Бога да еще в то, что вижу собственными глазами, — пробасил полковник из глубины дымового облака. — Посему, душа моя, предположениями и теориями я не удовлетворился. Видишь ли, что я сделал: стал на то место, с которого в графа нашего стреляли, и на глаз прикинул, куда пуля должна была уйти. И, вообрази себе...
Он вдруг распахнул сюртук, выпустив на волю туго обтянутый белым сукном жилета живот, запустил два пальца в часовой кармашек и вынул оттуда что-то маленькое, сверкнувшее на миг тусклым металлическим блеском и тут же исчезнувшее в его огромном волосатом кулаке.
— Неужто пуля? — ахнула княжна, и Петр Львович подивился про себя ее смекалке.
— Она самая, — сказал полковник и заколебался, не зная, стоит ли показывать княжне расплющенный кусочек свинца, спрятанный у него в кулаке. Княжна, конечно, вела себя не как девица, а как опытный сыщик, но оставалось только догадываться, чего ей это стоило. Разговоры разговорами, логика логикой, а взять в руки кусок металла, которым убили близкого тебе человека, который прошел через его голову, через самый мозг, под силу далеко не каждому мужчине. Как бы ей в самом деле дурно не стало! Молодость вечно не умеет рассчитывать свои силы.
Но княжна уже требовательно протянула через стол тонкую руку ладошкой кверху, и Петр Львович, тяжко вздохнув, положил на эту нежную ладонь свое страшное сокровище, утаенное им от московского следователя и привезенное сюда, в Вязмитиново, с непонятной ему самому целью. Впрочем, теперь, когда расплющенный свинцовый шарик лег на ладонь Марии Андреевны, Шелепов, кажется, начал это понимать.
Когда свинцовая лепешка коснулась ее руки, в лице Марии Андреевны что-то дрогнуло, но она тут же овладела собой и, поднеся ладонь к самому лицу, стала внимательно разглядывать пулю. Полковник исподтишка наблюдал за нею. Он уже открыл рот, готовясь объяснить Марии Андреевне все огромное значение этой уродливой штуковины, но княжна опередила его.
— Форма, в которой отливали пулю, была с изъяном, — сказала она. — На пуле видна бороздка, будто улитка проползла. Если бы найти того, у кого в сумке лежит мешочек с такими пулями, дело было бы сделано.
Полковник, не сдерживая чувств, от души хватил себя кулаком по колену.
— Ай, княжна! — воскликнул он. — Ай, Вязмитинова! Ай да голова! А глаз-то, глаз! Жалко, дед твой тебя не видит!
Княжна медленно покачала головой и осторожно положила пулю на стол. Расплющенный шарик серого свинца негромко стукнул в деревянную столешницу.
— Дедушка не одобрил бы моего поведения, — уверенно сказала Мария Андреевна. — Он меня учил, что женщина должна скрывать свой ум. И чем умнее женщина, тем старательнее она должна притворяться полною дурой.
— Ну, Александр Николаевич, царствие ему небесное, любил удивить собеседника парадоксом, — посасывая чубук, усмехнулся полковник. — Какая-то доля правды в этом есть, но коли так судить, то известные тебе княжны Зеленские, к примеру, наверняка небывало умны. Ум свой сии девицы скрывают столь тщательно и успешно, что его у них и впрямь воз и маленькая тележка. Нет, я слов покойного князя не оспариваю — куда мне против него-то! — однако знай, что в моем присутствии тебе притворяться незачем.