Ведьма княгини
Шрифт:
— Я ведь выполнила все, что обещала, услужила тебе.
— Услужила? Нет, это я тебе услужил. А ты только расплатилась за услугу. А отпустить тебя?.. Отпущу, — Кощей вздохнул будто с сожалением, если этот давно переживший свою душу чародей мог еще испытывать сожаление. Его слова падали медленно и тяжело: — Пожалеешь потом, что ушла. Ну да мы уже договорились: младенец мой, а тебе хоть на все четыре стороны. Ты свободна, Малфрида! А твоя сила… Много в тебе теперь силы. Бери!
Что он сделал, было неясно. Огромный силуэт — теперь он походил на высокого, закутанного в темный плащ с капюшоном широкоплечего человека, —
— Это не прежняя моя сила, — сказала будто удивленно.
— Ну и что? Это моя. Иначе промеж нас и быть не может. Ну же, ощути, чем владеешь! Испробуй!
Она испробовала. Глаза ее вспыхнули, она засмеялась громко и пронзительно, оскалив длинные клыки. И вдруг подлетела и перевернулась через голову. На землю не опустилась, зависла в воздухе, чуть покачиваясь. Ее волосы разлетелись вокруг, как некое темное пламя, и медленно извивались.
— Видишь, — произнес Кощей из овала-окна, — тут и заклятий особых знать не надобно, это ты сама такая. Я тебя такой сделал! А сына твоего еще и не тому научу. Ведь сказано же, что богатырь будет из редких. А если еще и силу мою дам…
Он резко умолк и вдруг рявкнул так, что эхо прокатилось над лесом:
— Лети! Не нужна ты мне более!
И она полетела. Легко, как будто воздушный поток понес. Ее смех — непривычно визгливый и довольный, сперва звучал громко, потом стал все удаляться и удаляться. И все стихло.
Свенельд мелко дрожал. Было противно, но справиться с этим он не мог. И тем не менее он схватил Малкиню за полу куртки, когда тот стал подниматься.
— Совсем сдурел! — шепнул зло. — Куда прешься? Выдашь нас.
Но Малкиня резко вырвался, скользнул вперед быстрой тенью. Свенельд только и увидел, как из светящегося проема тянется к ребенку длинная когтистая лапа, а та, что прежде была на камне, рассыпалась в прах, будто исполнив свое предназначение. Теперь иная рука хотела забрать дитя, вот уже рядом оказалась… И замерла, когда Малкиня успел схватить младенца, отскочил, прижимая его к себе, и кинулся прочь. Но не смог убежать — деревья вдруг сошли со своих мест, закрыли ему путь. Малкиня медленно повернулся, глядел на того, кто не желал отпустить его.
— Со мной такие шутки не пройдут, — глумливо и почти весело произнес Кощей.
И все же Кощей был как будто удивлен. Спросил глухо и низко, почти пророкотал:
— Ты как сюда попал?
— Через лес пришел, — честно ответил Малкиня и попятился. Он старался не смотреть в проем на Кощея, ибо ужасно боялся. С такой силой силенной ему не приходилось сталкиваться.
Вдруг его, будто помимо воли, потянуло к Кощею. Упираясь, он сделал шаг к нему, другой.
«Что это с ним?» — гадал из своего укрытия за деревьями Свенельд.
В руках ведуна захныкал Добрыня. Свенельд встрепенулся — то ли встать хотел, то ли сильнее приникнуть к земле. Плач этой крохи… Малкиня ли его так сжал, притиснув, или чует дитя нечто страшное? Но все одно, когда такое огромное зло было так близко к такой невинной маленькой жизни — это потрясало.
Свенельд видел, что Малкиню по-прежнему тянет к Кощею, что он медленно, словно борясь, приближается к тому огромному и темному,
— Не тебе Добрыней владеть, Кощей Бессмертный! Ты знаешь пророчество: он среди людей прославится, а не среди нежити. И ты его не получишь. Как бы ни хотел. Так что… Вали отсюда… К Ящеру тебя! Я не отдам тебе ребенка!
— Отдашшшшь! — почти по-змеиному шипел Кощей. — Что мне до всех пророчеств, когда на все моя воля. Младенца мне отдала сама его мать, она кровью клялась, что он будет моим. И я имею на него и свое кровное право!
— Не имеешь! Нет в тебе вообще крови, Кощей. А я…
Что тут произнес Малкиня, Свенельд не разобрал, только увидел, как некая невидимая опутывавшая Малкиню нить словно бы ослабла, он начал отступать.
Но Кощей лишь смеялся, сухо и нехорошо, как будто дерево сухое трещало, этот звук множился, дробился.
— Это все, чему тебя научили твои наставники-волхвы? Ну а теперь мой черед.
Он подался вперед, почти высунувшись из проема в этот мир, почти нависая над Малкиней. И полились звуки древнего языка, рожденного в эпоху столь отдаленную, когда еще и люди едва стали осознавать себя людьми. Такого изначального языка даже волхвы древлян, столько хранящие пророчеств и знаний, не ведали. Это было такое мощное колдовство, что Малкиня почти перестал понимать, что делает.
«Нет!» — сопротивлялось все в Малкине, но он послушно приближался. И он видел Кощея — его просвечивающие сквозь низко надвинутый капюшон алые глаза, ниже его жуткую костистую челюсть, растянутые в кошмарном подобии улыбки бесплотные губы.
От ужаса Малкиня почти перестал соображать, но каким-то нечеловеческим сверхусилием удержал готовую прорваться под натиском безумного страха плотину в своем сознании. Ибо теперь он угадывал и помыслы Кощея, помыслы вечного зла, которое еще не до конца исчерпало свои желания и которое знает, чего хочет. А хотело оно… От него веяло ненавистью и смертью — если все это многократно увеличить и суметь разобрать. И Малкиня разобрал. Почти теряя сознание, почти чудом удерживая ребенка, он видел, как откуда-то из-под полы развевающейся накидки Кощея опять вытянулась длинная когтистая длань. И она была уже рядом со слабо пищавшим младенцем. Малкиня даже стал различать запах ее вечно гниющей плоти, ее властный приказ…
Неожиданно чей-то плотный и одновременно яркий силуэт заслонил от волхва Кощея, мелькнула алая пола накидки Свенельда, в призрачном холодном свете взметнулось и блеснуло лезвие его меча… И огромная отрубленная лапа Кощея покатилась по земле.
Малкиня смог перевести дыхание. И услышал громкий крик Свенельда:
— Убирайся! Проваливай отсюда!
Кому это приказал посадник, ему или Кощею, Малкиня не понял. Он только ощутил, что исчезли до того удерживавшие и подчинявшие его чары. Он был свободен, и даже малыш в его руках вдруг перестал пищать, а просто завозился, покряхтывая. И Малкиня, ни о чем не думая, кинулся прочь. Благо деревья расступились, путь был свободен, а позади слышалось нечто невообразимое — шум, вой, непередаваемый стон, от которого закладывало уши.