Ведьма на Иордане
Шрифт:
— Я думаю, лучше всего взглянуть на нее во время прогулки. Жди рядом с домом, — тут Рути назвала адрес, — и пойди навстречу. У тебя будет несколько минут на «поглядеть». Если покажется мало, повтори на следующий день, но больше не пытайся, третья встреча будет выглядеть подозрительно. И пообещай мне, что не станешь совершать никаких глупых поступков. Только посмотришь, и все. Не забывай: в нашем районе тысячи глаз и ушей.
Арье кивнул:
— Спасибо, Рути. Я обещаю.
— Ну, иди с Богом.
Сердце стучало, приказывая немедленно мчаться к дому Мазаль и ходить, ходить, ходить — выглядывая и ожидая.
Утром он тоже не решился, утро — плохое время для знакомства, люди озабоченно бегут по делам, напялив маски рабочего настроения. Если хочешь увидеть истинное лицо человека, взгляни на него вечером, когда усталость смывает наносное и сквозь маскарад проглядывают подлинные черты.
К двум часам он наконец-то решился пройти мимо ее дома, не спеша, словно в задумчивости скользя взором по стеклам окон. Дом как дом, ничего особенного. Арье завернул в овощной магазинчик и долго перебирал глянцевые баклажаны, стараясь охладить горячие, дрожащие пальцы об их холодные фиолетовые бока.
В два двадцать, задохнувшись от ужаса при мысли, что она могла уже пройти, он выскочил из магазинчика. Улица в это время дня пустовала, редкие прохожие, в основном пенсионеры, медленно шествовали по направлению к центру города. Перед входом в магазин на длинном прилавке были разложены овощи. Арье придвинулся к ним, погрузил пальцы в помидоры и принялся искоса озирать проходящих мимо.
Время застыло. Помидоры медленно переворачивались, подставляя упругие зеленые хвостики, красновато-рыжие спинки, капельки сока на небольших отверстиях, оставленных хвостиками. Он еще раз глянул на улицу и замер. Мазаль шла прямо на него, слегка покачивая увесистым черным портфелем. Она была одета, как одеваются учительницы религиозных школ — в нечто серое, безлико скрывающее фигуру. Арье испуганно отвернулся, уставившись в помидоры, но тут же снова повернул голову.
Она прошла рядом, на секунду посмотрев ему прямо в глаза, и от этого, так долго ожидаемого, взгляда у него все перевернулось внутри, напряглось, воспрянуло и заиграло. Он вытащил руки из помидоров и, словно сомнамбула, двинулся следом, удерживаясь на расстоянии нескольких шагов. Дойдя до своего дома, Мазаль, вместо того чтобы войти в дверь, чуть повернулась и, снова окатив Арье взглядом, пошла дальше. В конце улицы она свернула направо, потом еще раз направо. Арье было все равно, куда и зачем он идет, внезапно возникшая между ними связь ощущалась им почти физически, словно тонкая нитка, привязанная к его шее. Второй конец нитки заканчивался в руке Мазаль, и она вела его за собой так, как выводят на прогулку собачонок.
Улица закончилась, и они оказались перед входом в сквер. Он располагался неподалеку от религиозного района, поэтому его всегда наполняли мамы с колясками, старики в черных шляпах и мальчишки с пейсиками вразлет, гоняющие на велосипедах по узким дорожкам. Место, идеальное для встречи и знакомства, тут не существовало даже малейшей вероятности остаться наедине, то есть оказаться в положении, часто толкающем людей, особенно в юном возрасте, на всякого рода непредвиденные поступки. Поэтому религиозные девушки и юноши назначали свидания на скамейках сквера и просиживали на них многие часы, самозабвенно беседуя.
Мазаль подошла к одной из таких скамеек
Прошло несколько томительных минут. Наконец Арье кашлянул, сначала не всерьез, от смущения, но нарочитый кашель задел в горле какую-то живую ниточку, внутри защекотало, запершило, и он разразился самым настоящим, захлебывающимся клекотом. С трудом остановившись, поматывая головой, словно отгоняя новый приступ, он зажмурил глаза и сквозь темноту услышал голос Мазаль:
— Вы из-за кашля прекратили петь, да?
Он поднял веки и посмотрел на нее. Просто, как смотрят друг на друга давно знакомые люди. На лице Мазаль было написано неподдельное участие, она вся подалась в сторону Арье, точно хотела обнять его и утешить, прижав к своей груди. От этой мысли ему стало жарко, он покраснел и отвернулся.
— Нет, — сказал он, не глядя на Мазаль. — Кашель тут ни при чем. Голос исчез. Разговаривать могу, а петь — горло перехватывает. Да и не хочется.
— Бедненький!
И столько теплоты, столько участия было в ее тоне, в мягком, трепетном переливе гласных, что он вдруг повернул голову, поймал ее взгляд и твердо произнес:
— Мазаль, выходи за меня замуж.
Она охнула и закрыла лицо руками. Около минуты, не опуская крепко прижатые к лицу ладони, она тихонько раскачивалась, словно во время молитвы. Арье жадно рассматривал ее всю, вблизи и не стесняясь. Из-под серой юбки выглядывали изящнейшие туфельки, а сразу за краем белых носочков темнели полоски кремовой кожи. Рукава серой блузки задрались, приоткрыв округлые локти. Ее руки, такие ровные, гладкие, блестящие, ее длинные коричневатые пальчики с миндалевидными, едва тронутыми лаком ногтями. Аккуратные ушки, черные, слегка вьющиеся волосы. Он заметил в них несколько серебряных ниточек, и от жалости и любви сдавило горло. Мазаль не красилась, она хотела выглядеть такой, как есть, без уловок и обмана. Такая правдивость, строгость по отношению к себе умилили Арье почти до слез.
Наконец она опустила руки и перевела на него взгляд своих лучезарных, сияющих, огромных глаз. Он невольно вспомнил слова Рути и содрогнулся от их несправедливости. Как ухитряются люди, даже лучшие, даже близкие, настолько исказить, оболгать действительность!
Мазаль смотрела на Арье и молча плакала. Слезы катились по щекам и капали на блузку, оставляя темные точки.
— Я обидел тебя?! — вскричал Арье. — Я был груб, настойчив, извини, извини ради Бога!
— Это от счастья. — Она достала из кармашка блузки платочек и осторожно промокнула слезы. — Я еще не верю, — виновато добавила она. — Наверное, это сон.
— Вовсе нет! Я спросил, согласна ли ты выйти за меня замуж, но ты не ответила.
— Согласна! Согласна! — воскликнула Мазаль и вновь закрыла лицо руками. На блузке продолжали расплываться неровные, темные точки.
На этом они расстались, ведь дальнейший разговор мог привести к случайным прикосновениям, а потом, упаси Бог, и к другим проявлениям чувств, а подобного рода грубости могут позволить себе только примитивные люди, бредущие по миру без света в голове и Всевышнего в сердце.