Ведьма с Портобелло

Коэльо Пауло

А истинная Традиция такова: учитель никогда не го­ворит ученику, что тот должен делать. Они всего лишь попутчики, испытывающие одно и то же сложное чув­ство «отстранения» при виде постоянно меняющихся впечатлений, раздвигающихся горизонтов, закрываю­щихся дверей, рек, которые иногда, кажется, перереза­ют дорогу. Только не всегда их надо переплывать – по­рою можно двинуться и по течению.

Между учителем и учеником одно отличие: первый боится чуть меньше, чем второй. И когда они садятся за стол или к костру, чтобы поговорить, более опытный предлагает: «Почему бы не сделать так и так?» Он ни­когда не скажет: «Иди туда-то и придешь туда, куда я пришел»,

ибо знает – нет двух схожих дорог, нет двух одинаковых судеб.

Настоящий учитель пробуждает в ученике смелость нарушить равновесие его мира, хотя он и сам опасает­ся того, что уже повстречал на своем пути, и еще боль­ше – того, что ждет за первым поворотом.

Когда-то в пылу воодушевления, столь присущего юности, я, едва окончив медицинский факультет, отпра­вилась в Румынию в надежде помочь ближнему. Все это происходило в рамках какой-то правительственной про­граммы. Чемоданы мои были набиты медикаментами, а голова – благороднейшими представлениями о том, как нужно вести себя людям, что необходимо для счастья, ка­кие мечты следует лелеять в душе, не давая им угаснуть, и как именно должны развиваться отношения между людь­ми. Я прилетела в Бухарест – столицу страны, которой правил кровавый маньяк, – а оттуда отправилась в Тран­сильванию проводить массовую вакцинацию жителей.

Где мне было понимать тогда, что я была лишь пеш­кой в замысловатой шахматной партии, что невидимые руки манипулировали мною и моими идеалами, а вы­сокие и благородные побуждения имели низменную подоплеку. Гуманизм объяснялся очень просто – укре­пить правительство, возглавляемое сыном диктатора, и проникнуть на рынок оружия, где безраздельно господ­ствовал Советский Союз.

Благие намерения разлетелись в пыль, когда я ста­ла замечать, что вакцины просто-напросто не хватает, а в регионе свирепствуют другие болезни. Одну за другой я слала просьбы о помощи, но помощи не получала – мне отвечали, что меня не должно бес­покоить ничего, кроме моих непосредственных обя­занностей.

В постоянном чувстве беспомощности, кипя от воз­мущения, я видела вблизи ужасающую нищету и могла бы сделать многое, если бы мне прислали хоть немного денег, – но результаты не интересовали никого. Бри­танское правительство хотело только статей в газетах, после чего можно было сказать избирателям, что оно направляет гуманитарные миссии в различные точки земного шара. Намерения у них были самые добрые, но, разумеется, – не в ущерб экспорту оружия.

В отчаянье и недоумении – что же это за чертов мир? – я ушла в заснеженный лес, изрыгая хулу на Господа, так несправедливо устроившего все. И ког­да присела у подножья дуба, ко мне приблизился мой хранитель. Сказал, что замерзну, а я ответила, что, как медик, знаю пределы человеческой выносливости и, по­чувствовав, что приближаюсь к ним, вернусь в лагерь. Спросила, что он делает здесь?

– Разговариваю с женщиной, которая слушает меня, в мире, где все мужчины глухи.

Я подумала, что он имеет в виду меня, но нет – ока­залось, он говорит про лес. А потом, когда увидела, как он идет по лесу, размахивая руками и произнося слова, понять которые я была не в силах, душу мою осенил по­кой – в конце концов, не я одна в этом мире разгова­риваю сама с собой. Когда же собралась вернуться, он снова вышел мне навстречу.

– Я знаю, кто ты, – сказал он. – В деревне про тебя идет добрая слава – говорят, ты всегда в хорошем на­строении и готова прийти на помощь другим. Но я вижу совсем другое – ярость и горькое разочарование.

Этот человек вполне мог оказаться агентом спец­службы, но я все равно решила высказать все, что на­кипело, – пусть потом хоть арестовывают. Мы вме­сте двинулись к полевому госпиталю, где я работала.

Я привела его в большую палатку – она была пуста: все мои коллеги ушли в город на праздник – и спросила, не хочет ли он выпить чего-нибудь.

– Я вас угощу, – ответил он, доставая из кармана бутылку палинки – местной фруктовой водки, славя­щейся своей крепостью.

Мы выпили, и я поняла, что опьянела, лишь в тот миг, когда, направляясь в туалет, споткнулась обо что-то и растянулась на полу.

– Не двигайся, – сказал он. – Вглядись в то, что у тебя перед глазами.

Я видела цепочку муравьев.

– Всем известно, что они умны, обладают памятью и способностью к организации. Им присущ даже дух самопожертвования. Летом они добывают пропитание, запасают его на зиму, а ранней весной вновь отправля­ются на работу. Если завтра ядерная война уничтожит наш мир, муравьи выживут.

– Откуда вы все это знаете?

– Изучал биологию.

– Какого же дьявола вы не трудитесь на благо сво-его несчастного народа? Зачем разгуливаете в одиноче­стве по лесу и разговариваете с деревьями?

– Во-первых, не в одиночестве: кроме деревьев, меня слышишь и ты. А на твой вопрос отвечу: я бросил биологию и занялся кузнечным делом.

Он помог мне подняться, и получилось это не без труда. Голова у меня по-прежнему кружилась, но я про­трезвела настолько, что смогла понять: этот бедолага, хоть и окончил университет, работу не нашел. Я сказа­ла, что подобное бывает и у меня на родине.

– Да нет же! Я оставил биологию, потому что хочу работать кузнецом. Меня с детства завораживало, как они бьют молотом по наковальне, порождая странную музыку, рассыпая вокруг себя снопы искр, как суют раскаленную добела заготовку в воду и все окутывается шипящим паром. Биолог я был невезучий, потому что мечтал заставить твердый металл стать мягким и теку­чим. Пока однажды не появился хранитель.

– Хранитель?

– Предположим, что, увидав, как эти муравьи дела­ют именно то, на что они запрограммированы, ты вос­кликнешь: «Это – чудо!» В генетический код муравьев-охранников заложена готовность пожертвовать собой ради царицы, рабочие муравьи перетаскивают тяжести, вдесятеро превышающие их собственный вес, архитек­торы роют тоннели, которым не страшны ни наводне­ния, ни бури. Муравьи вступают в смертельные битвы с врагами, страдают во имя своей общины и никогда не спрашивают: «А что мы тут делаем?»

Люди пытаются создать подобие этого идеально устроенного общества, и я, как биолог, выполнял свои обязанности, пока некто не задал мне вопрос: «Ты дово­лен тем, что делаешь?»

Я ответил: разумеется, я приношу пользу моему народу.

«И этого тебе достаточно?»

А я не знал, достаточно или нет, но сказал, что спра­шивающий кажется мне человеком высокомерным и се­бялюбивым. «Может быть, – отвечал он. – Однако до­бьешься ты того лишь, что повторяется с тех пор, когда человек стал понимать человека, – поддержания упо­рядоченности». «Мир идет вперед», – возразил я. Тогда он спросил, знаю ли я историю. Еще бы мне не знать. Но разве тысячи лет назад люди не умели возводить испо­линские постройки вроде египетских пирамид? Разве не были мы способны поклоняться богам, ткать, добывать огонь, обзаводиться женами и любовницами, передавать послания? Ну разумеется, умели. Но несмотря на то, что мы сумели создать такую организацию, при которой да­ровые рабы заменены рабами, получающими жалованье, все прорывы и достижения существуют лишь в сфере науки. А люди задают себе те же вопросы, что и их дале­кие предки. Иными словами, они не продвинулись ни на пядь. В этот миг я и понял, что задающий такие вопросы послан небесами, это – ангел, это – хранитель.