Ведьма с Портобелло
Шрифт:
– Мне не хватает для этого силы. Эти абстракции угнетают меня и только усугубляют мое одиночество.
– И мне тоже. Мне нужно, чтобы кто-нибудь был рядом. Но однажды наши глаза откроются, и разные ипостаси Любви смогут проявиться, и страдание исчезнет с лица земли.
Думаю, это уже не за горами. Многие из нас возвращаются из долгих странствий, где нас принуждали искать то, что нам не интересно. Теперь мы осознаем – «то» было ложным. Но и возвращение наше не может быть безболезненным, ибо слишком долго нас не было здесь и поневоле сочтешь себя в родном краю чужестранцем.
Не сразу придет время,
Не знаю почему, но я почувствовал волнение. И оно придало мне решимости.
– Хочу говорить о любви.
– Мы и говорим о любви. Это всегда было целью всех моих поисков в жизни – добиться, чтобы любовь проявлялась во мне беспрепятственно, чтобы заполняла мои пробелы, чтобы заставляла меня танцевать, улыбаться, сознавать смысл жизни, оберегать моего сына, входить в контакт с небесами, с мужчинами и женщинами, со всеми, кто встречается мне на пути.
Прежде я пыталась обуздывать свои чувства, говоря: «Этот заслуживает моей нежности, а этот – нет»… Что-то в таком роде. Так шло до тех пор, пока я не поняла свой удел, увидев, что могу потерять самое дорогое.
– Сына.
– Ты прав. Самое полное и совершенное выражение любви. Это произошло в ту минуту, когда возникла возможность отдалить его от себя, когда я обрела самое себя, осознав, что никогда не смогу ничего приобрести, ничего утратить. Поняла я это, проплакав несколько часов кряду. И после всех этих мук та часть меня, которая зовется Айя-София, сказала мне: «Что за глупости ты выдумываешь? Любовь пребудет вечно! А сын твой рано или поздно уйдет от тебя!»
Я начал понимать смысл ее слов.
– Любовь – это не привычка, не компромисс, не сомнение. Это не то, чему учит нас романтическая музыка. Любовь – есть. Вот свидетельство Афины, или Айя-Софии, или Шерин: любовь есть. Без уточнений и определений. Люби – и не спрашивай. Просто люби.
– Это трудно.
– Ты ведешь запись?
– Ты же попросила выключить.
– Включи снова. Я повиновался.
– И мне трудно, – продолжала Афина. – И потому я ухожу и больше не вернусь сюда. Буду прятаться, скрываться… Полиция сможет уберечь меня от маньяков, но не от людского правосудия. У меня было мое предназначение, и, исполняя его, я зашла так далеко, что рискнула даже собственным сыном. Но не раскаиваюсь: я исполнила сужденное мне.
– В чем же оно, твое предназначение?
– Ты сам знаешь, ты был рядом с самого начала… Торить путь для Матери. Продолжать Традицию, погребенную под толщей прошедших веков, но теперь начинающую возрождаться.
– Быть может… – начал я и осекся. Но Афина выжидательно молчала, пока я не продолжил: – Быть может, ты начала слишком рано. Люди были к этому не готовы.
Она рассмеялась в ответ:
– Да нет, конечно, были готовы. Оттого-то все эти столкновения, мракобесие, агрессивная злоба. Силы зла – в предсмертной агонии, и сейчас они напрягают последние силы. Да, сейчас они кажутся особенно могучими, но это уже конвульсии, еще немного – и они не смогут оторваться от земли.
Я бросала семена во многие сердца, и каждое из них выразит это Возрождение по-своему. Но одно из них принадлежит той,
Андреа.
Которая так ненавидела ее и на излете нашего с ней романа винила во всех смертных грехах. Которая твердила всякому, кто хотел слушать, что Афину обуяли себялюбие и тщеславие и в конце концов она погубит дело, налаженное с такими трудами.
Она поднялась, взяла свою сумку.
– Я вижу ее ауру. Она исцеляется от ненужного страдания.
– Ты, разумеется, знаешь, что не нравишься Андреа.
– Знаю, конечно. Мы почти полчаса говорим о любви, правда ведь? «Нравится» не имеет к этому никакого отношения.
Андреа – это человек, который абсолютно приспособлен для того, чтобы и впредь исполнять это предназначение. У нее больше опыта, чем у меня, ее харизма сильней моей. Она училась на моих ошибках и сознает, что должна вести себя осторожней, ибо агонизирующий зверь мракобесия особенно опасен и наступают времена открытого противостояния. Андреа может-ненавидеть меня, и, быть может, ей удалось так стремительно развить свои дарования именно потому, что она хотела доказать, что одарена щедрей, чем я.
Когда ненависть заставляет человека расти, она превращается в одну из многих ипостасей любви.
Афина взяла свой диктофон, спрятала его в сумку и ушла.
В конце недели был оглашен приговор: заслушав показания свидетелей, суд оставил за Шерин Халиль, известной как Афина, право воспитывать своего сына.
Кроме того, директор школы, где учился Виорель, был официально предупрежден, что случаи какой бы то ни было дискриминации по отношению к мальчику будут преследоваться по закону.
Я ждал звонка от Афины, чтобы вместе с нею отпраздновать победу. С каждым прожитым днем моя любовь к ней все меньше терзала меня, из источника страданий превращаясь в тихую заводь безмятежной радости. Я уже не чувствовал такого лютого одиночества, ибо знал, что где-то в пространстве наши души – души всех, кто был изгнан и теперь возвращался, – снова с ликованием празднуют свою новую встречу.
Прошла неделя. Я думал – она пытается прийти в себя после безмерного напряжения последних дней. Прошел месяц. Я предполагал – она вернулась в Дубай и занялась своим прежним делом, но когда позвонил туда, мне ответили, что давно уже ничего не слышали о ней, и попросили, если встречу ее, передать, что двери для нее всегда открыты и в компании ее очень не хватает.
Тогда я решил напечатать серию статей о пробуждении Матери, которые имели шумный успех, хоть и вызвали негодование нескольких читателей, обвинивших меня в «распространении язычества».
Еще два месяца спустя, когда я собирался идти обедать, мне позвонил мой коллега: обнаружено тело Шерин Халиль, Ведьмы с Портобелло.
Она была зверски убита в Хемпстеде.
Теперь, когда все записи расшифрованы, я передам их ей. Должно быть, сейчас она прогуливается в Национальном парке Сноудониа, что привыкла делать ежедневно. Сегодня день ее рождения – верней сказать, ее приемные родители, удочерив ее, выбрали эту дату, чтобы отметить ее появление на свет, – и я хочу вручить ей эту рукопись.