Ведьма войны
Шрифт:
– Знаю, птиц иные стрелки так добывают.
– Ты, коли мальчик лук впервые взял, его станешь учить птице в глаз метиться али в толпу напротив стрелы быстро и сильно метать? Ась? Вот то-то и оно… Как с луком свыкнется, там уже в чурбан можно целиться. Попадать начнет – в кочан капустный. И уж опосля, когда сие за баловство лучнику станет, вот тогда и до белки али птицы очередь придет. Лет через десять, коли склонность к сему будет. – Матвей повернулся на бок, положил ладонь на ее грудь, тихонько сжал. – Я, Митаюки, в четырнадцать лет в первый ратный поход с саблей вышел. До того меня, сколько от рождения помню, старшие рубиться учили
– Что ты делаешь? – попыталась сжать ноги Митаюки, не пуская туда широкую ладонь. – Не дамся, не позволю, не разрешу!
– Не позволяй! – Сильные руки мужа прижали ее ладошки к лисьему меху, нога проникла меж колен, раздвигая их в стороны, Матвей оказался сверху.
Митаюки сопротивлялась изо всех сил, как только могла, старалась всерьез – но все ее старания напоминали борьбу бабочки, оказавшейся между рук ловкого мальчишки. Уже через несколько мгновений юная чародейка лежала, тяжело дыша, раскрытая и неподвижная под тяжестью мужского тела. Теперь на ее долю оставалось лишь смирение.
Серьга усмехнулся и решительным толчком проник в беззащитное лоно, сорвав с губ жалобный стон. Еще толчок, и еще, еще – Митаюки вся выгнулась, заметалась, но вырваться не смогла и рухнула в горячий сладкий колодец, в конце которого ее ждали горячие губы мужа и блаженная усталость. Ведь это была всего лишь игра.
Непобедимый воин иногда должен быть грубым. И показывать женщине ее истинное место.
Митаюки свое место знала и заснула, лежа на руке Серьги, прижавшись всем телом и закинув ногу на бедро. Ее хозяин и господин лежал на спине, на скомкавшемся покрывале и боялся шевельнуться, дабы не потревожить сна покоренной полонянки.
Язык у Митаюки не отсох только потому, что через пару дней воины и казаки начали более-менее друг друга понимать. Как именно правильно действовать в строю, как нападать и отбиваться, ватажники показывали наглядно; немногочисленные команды сир-тя успели запомнить, а прочие вопросы разрешались с помощью жестов и интонаций.
Получив передышку, чародейка отправилась к немцу, отозвала его от наступающих линией одиночными шагами сир-тя, негромко спросила:
– Ты заметил, что воины все по родам своим и племенам держатся?
– Ну и что? – не понял Штраубе.
– Коли они по родам и по вождям разбиты, то и слушаться вождей своих будут. Коли разногласие какое случится, по приказу из города своего запросто назад уйдут или друг против друга копья направят, а то и вовсе нами же обученные супротив нас и выступят… Перемешать их надобно, немец. Дабы не по родам делились, а по сотням и десяткам, как в ватаге вашей заведено. И сотников над ними самим назначить. Ныне, пока учатся, сие провернуть несложно будет. Поставили командовать, и поставили. Получилось – пусть воеводствует. Нет – другим заменить. Коли тобой или Матвеем сотник поставлен, вас и слушать будет,
– Ты хочешь украсть у племен их собственных воинов? – расхохотался Ганс Штраубе. – Почему-то я ничуть не удивлен. Однако ты напрасно считаешь окружающих глупее себя. Вожди быстро сообразят, что к чему. Будет смута, от воинов потребуют вернуться по домам.
– Знамо сообразят, – согласилась Митаюки. – Но не сразу. Если составленные нами сотни успеют пройти через битву, ощутят вкус победы, урвут себе добычу, повеселятся в захваченных городах, так просто разорвать их обратно, по чумам, на кусочки, уже не получится. Не уйдут, даже если мать родная потребует. А вождей нужно уверять в дружбе, льстить славой и умасливать подарками, отправлять им часть добычи и полона…
– Ладно, я скажу, что для пущего успеха воинов нужно по росту в разные сотни определять, дабы строй ровным был, – кивнул Штраубе. – Ну, и числа верного придерживаться. Чтобы десяток, так уж десять, а не восемь или пятнадцать. А сотня – это сто копий, а не три племени. Ты же о другом помысли. Колдуны здешние будущее видеть способны, разве нет?
– Есть среди шаманов провидцы умелые… – настороженно согласилась ведьма.
– У нас тут восемь сотен воинов, с помощью которых твой храбрый муж намерен разорить все окрестные города, спалить святилища, жителей обратить в православие, а золотых идолов вывезти, не стану вслух говорить куда…
– Есть у атамана Матвея Серьги такие мысли… – согласилась чародейка.
– Тогда скажи, почему нас до сих пор еще не прихлопнули? – развел руками немец. – Клянусь святой Бригиттой, кабы мне донесли, что сосед мой точит на меня топор и созывает челядь пойти и разнести мой домик, я бы уже на следующее утро созвал всех друзей, снял со стены секиру и пошел пощупать вымя такой занятной особе!
Митаюки в задумчивости вытянула губы.
Немец вопросительно вскинул брови.
Ведьма подняла указательные пальцы, покачала ими – и стремглав кинулась в острог.
Уже через час она растрясла отца Амвросия, отправив освящать крепость, ее стены, ворота и башни. Священник настолько растерялся под ее напором, что даже не спросил – чего это такое вдруг взбрело внезапно в ее повязанную тонкой лентой голову? Сама чародейка побежала по стенам, нанося ножом защищающие от сглаза и порчи руны.
Амулеты, понятно, были бы куда надежнее – но их еще нужно изготовить и заговорить. Причем самые надежные получаются на новолуние, под растущую луну. А сего полнолуния еще ждать и ждать!
Более простыми были «сигналки» – амулеты, впитывающие колдовскую порчу. Заговаривались они простенько: на зарю, росу и четыре поклона и делались из веток, трав, листьев. Силы большой не имели – однако если кто пытался наводить порчу на дом или на землю, то такие амулеты, оказавшись под проклятиями, моментально вяли, гнили, плесневели. Причем случалось это в считаные часы, чего в обыденной жизни никогда с букетами и венками не происходит.
Наутро вместо обычного молебна отец Амвросий повел воинов в крестный ход округ острога, выдав нескольким наиболее понравившимся сир-тя свечи и кресты. Священник пел могучим рыком, воины пытались подражать: