Ведьма

Зарубина Дарья

А так — какой князь из топью ломанного? Взять бы в одну руку суму, другой ухватить за круглый бок болтушку Ядзеньку и заблудиться в закрайных лесах. Медведей шрамами не испугаешь. Зверей радужная топь не жалует, от человечьего племени кормится. А так, всяк, кто глянет, — тотчас вспоминает: радуга его колдовскую силу прибрала. Свята Землица, охрани, защити…

С легким сердцем променял бы Якуб свою судьбу на Тадекову. Без сожаления.

— Все равно, — начал было Тадеуш, но не договорил, ударил рукой о скамью, крепко ударил, так, что слезы навернулись на

глаза. Порой на сердце так худо, так горько, что кажется, грудь от тоски разорвется. А боль утишит душевную горечь, отрезвит. Тадеуш потер ушибленную руку, сжал зубы, попытался подняться вновь.

Якуб не поддержал, встал рядом и глядел, как дальнегатчинец снова рухнул на пол.

— Всегда ты, Тадусь, упорным был, как бугай в деревенском стаде, — сухо проговорил он. — Видно, мне с тобой не сладить. Все одно: покуда не расшибешься в кровь — не успокоишься. Как на ноги встанешь, в Бялое поедем. С отцом поговоришь… Виделся я с ним, рассказал ему, что с тобой сделали. Жалеет он тебя. Может, не случай это, а Судьба, Тадусь? Оставь Эльку в покое. На ней свет клином не сошелся.

— Думаешь, тебя Судьба не пощадила, так и ко мне не смилостивится? — бросил ему Тадек.

Княжич вздрогнул от его слов. Рука, словно сама собою, коснулась повязки на лице.

Якуб Белый плат вышел, тихо прикрыв дверь.

Ядзя бросилась к любимому. Он молча отстранил ее, вышел во двор и скорым шагом отправился на голубятню. Послать отцу новости. Не желает слушать разума дальнегатчинец. Пусть делает отец, что сочтет нужным. А ему, Якубу, остается только руки умыть. Кто он теперь в Бялом, чтобы заботы княжеские на себя взваливать? Отец — князь, потом земля Владу достанется. А жар печной руками Якуб Бессильный, Якуб Белый плат разгребать должен?!

Ядзя, робея от собственной смелости, вошла к дальнегатчинцу. Да как увидела, что он плачет, так упала на колени рядом, обхватила его русую голову, прижала к себе.

Уж очень похожи были господин Тадеуш и ее Якубек, оба высокие, русые, чистые, как озерная вода. И такие несчастные. Даром что маги. А ее, мертвую кость, Судьба миловала. Из худой избы отвела в княжеский терем, хозяйку дала самую добрую, суженого самого красивого. Черного князя отвела. За то каждый день Ядзя Землице поклоны била.

— Плохо тебе, господин Тадек? — прошептала Ядзя. — А ты сокрушайся. Делай, как сердце велит. Велит плакать — плачь, велит кричать — кричи. А господина Якуба не слушай.

Ядзя заколебалась, раздумывая над чем-то. И Тадеуш вырвался из-под ее утешающей руки, снова попытался подняться и, упав, в отчаянном желании сдержать слезы уткнулся головой в половицы. И служанка решилась. Из складок широкой юбки точно по волшебству явился сверток. И Ядзя, не глядя, сунула его в руки Тадека.

— Книга это твоя, и денег немного, на первое время, — прошептала она, продолжая гладить его по русым кудрям. — Поднимайся, хватит разлеживаться. Любит тебя госпожа моя Эленька. Пуще жизни. На чем хочешь поклянусь, а вот ко князю Казимежу тебе ехать незачем. Не езди в Бялое, поезжай домой. А хочешь, так и в саму Черну.

Господина нашего Якубека я удержу.

Ядзя выскочила за дверь.

Эх, глупая Яздя. Глупая, болтливая. Думала предостеречь, да вышло по-иному.

Не боль, а злоба, глухая, гордая злоба подняла Тадеуша на ноги, заставила сделать шаг, другой. Помогла развязать сверток, поднять над головой в дрожащих от слабости руках книгу.

— Ну, батюшка-князь Казимеж, — выдохнул Тадек, чувствуя, как белые искорки, срываясь с книжного переплета, колют кожу — гонят боль. — Разговор у меня к тебе…

Глава 42

— Не до тебя, — отмахнулся князь. — Позже поговорим…

Эльжбета как стояла перед ним, робея, так и осталась стоять с приоткрытым от удивления ртом.

— Так ведь… наследник у тебя по весне будет, — пролепетала она, все еще надеясь, что муж не расслышал радостной вести.

Только князь приласкать жену не спешил. И не смотрел на нее вовсе.

— Знаю, княгинюшка, — с усмешкой бросил он. — Со свадебной ночи знаю. А тебя только сейчас проняло. Эх, бабы, волос длинный, а силы — с перстенек. Потому и не быть бабе князем. Ладно… — махнул рукой Влад, отсылая жену. — Пойди отдохни, голубка моя. Сил набирайся. Девок зови, пусть песни поют. Говорят, от песен дитя в утробе радуется.

— Да что же это ты, князь… — запричитала Элька, только Владислав уже не слышал ее — вышел в двери.

— Ты, матушка, к сердцу близко не бери. Тут и впрямь дело важное… — Игор остановился совсем рядом, горой нависая над молодой княгиней. Элька зыркнула на него, краснея от злости.

— Какая я тебе матушка, чучело патлатое?! — взвизгнула она, отшатываясь от сердобольного великана. — Прочь поди! Господину своему прислуживай, чтоб радуга ему кости прилома…

Огромная ладонь закрыла княгине рот. Элька сперва опешила, но тотчас пришла в себя и укусила окаянного мужниного прихвостня за палец. Но Игор будто и не заметил боли. Удержал мгновение-другое.

— Такого, госпожа, не то что в голос и в мыслях не говори, — шепотом предостерег он. — Радужная топь — она все слышит. Не угадаешь, за кем придет. Вот и не зови…

— А чтоб тебя… — бросила Элька с бессильной яростью, едва лишь Игор опустил ладонь и позволил ей дышать.

Княгиня выскочила прочь, и Игор последовал за ней. Но уже через пару шагов остановился, огляделся вокруг — не смотрит ли кто. Бесшумно скользнул в небольшую нишу, почти полностью занятую объемистым кованым сундуком.

От одного движения руки великана сундук поехал в сторону. За ним, неприметная с первого взгляда, оказалась потайная дверь. За нею — ведущий во тьму лаз. Узкая лестница, завиваясь как лента в девичьей косе, повела сгорбленного Игора под землю. Какое-то время было совсем темно, но он скользил вниз по ступеням, каким-то чудесным чутьем угадывая дорогу.

— Игор, ты? Наконец-то, — крикнул снизу господин, и великан отозвался приглушенным сиплым рыком.

Внезапно в лицо ударил свет, и Игор прикрыл глаза рукой.