Ведьма
Шрифт:
Свечи горели повсюду. А там, где живого пламени не хватало, висели крошечные светящиеся шары — игра Владековой силы.
Полторы дюжины шаров замерло над широким дубовым столом, почти таким же, как тот, за которым князь имел обыкновение обедать. В резком белом свете на столе лежала, как сперва показалось Игору, большая груда заскорузлых тряпок.
Груда пошевелилась и вдруг застонала и заскулила так, что сердце екнуло. И Игор тотчас забыл все, о чем хотел поговорить с господином.
— Что встал, Игор? — бросил князь,
Толстяк Коньо, красный от старания, растирал в ступке сухие травы. Игор сбросил на стул плащ, сплел волосы в косу. Подхватил изломанное тело и перевалил на бок, так что стала видна спина с выпяченным хребтом. Великан ловко разорвал грязную и перепачканную кровью одежду, бросил тряпки в корыто под столом.
— Как звать-то эту?.. — не нашел слов.
— Да ветер ее знает, баба какая-то, — огрызнулся Влад, сосредоточенно насыпая мерной ложечкой в склянку травяной порошок. Залил траву резко пахнувшей коричневатой жидкостью. Перемешал.
— Две седьмицы, как топь ее приломала. А все живая. Шевелится. Стонет вон… — с каким-то восхищением добавил Коньо и не удержался — прихвастнул: — Я привез!
— А далеко? — давая другу возможность порадоваться добыче, спросил Игор.
— В Лучках, в Казимежевой земле, — отозвался Коньо, подскакивая к столу с двумя пустыми склянками. Легко надрезал бьющуюся вену, поймал бордовую струйку. — У нашего тестя позволенья, правда, не спрашивал. Только думаю, баба эта ему уже без надобности. Чудо, что свои не убили.
— Треплив ты, Конрад, не в меру, — бесцветным, словно бы чужим голосом пробормотал князь. — Чудо ему подавай! Эту бабу свои в деревню на погляд привезли, в острастку баловникам. Вот и долежала до тебя. В наших деревнях уважают чудовищ…
Князь невесело усмехнулся, осторожно рассек жертве кожу вдоль хребта.
— Вон как ее, — присвистнул Коньо, глядя ему под руку. — Кость совсем желтая и не светит.
— Сильна ли была? — спросил Влад, отодвигая толстяка локтем.
— Говорят, хоть и колдунья простая, но могла и без камня — на сосне или осине, если дерево покрепче.
Черный князь словно бы не слышал раскудахтавшегося толстяка, взял у него из рук склянку с кровью и пошел прочь от большого стола туда, где над рядами склянок и пучков трав висел еще один рой светящихся шаров.
Комок плоти на столе едва различимо дрогнул. Гулкий стон раздался из груды истерзанного мяса.
— Никто такого не заслужил, — прошептал великан, проникая пальцами в петли плоти, нащупывая в глубине голову.
— Не медли, Игор, — бросил через плечо князь, — или тебе тоже, как и Коньо, чуда захотелось…
Игор глубоко вдохнул, резко крутанул невидимую в кровоточащем клубке голову. Хрустнула шея. Стон прервался. Несчастная обмякла.
Коньо продолжал держать под ранкой вторую склянку, стараясь не упустить ни капли.
— Прими, Землица, свое детище… —
— Хватает, — задумчиво произнес Владислав, поворачивая перед лицом склянку. — Пить мне ее, что ли? Вон, на площадь выйти… Или у жены в опочивальне… Чтоб смирнее была.
— Зря ты с ней так, — вступился за Эльку Игор, но князь только усмехнулся в ответ.
— Дура, — заключил он, все еще глядя в темную глубину склянки, — вся в маменьку — норовистая дура. Меня другая беспокоит, та, что такое… — Он качнул головой в ту сторону, где на дубовых досках лежал грудой мертвец, — с человеком сделать может. Кто ж ты, вечоркинская ведьма? — спросил он у мерцающей рубином склянки.
Глава 43
— Кто же ты такая? — шепнул маг, глядя, как солнце ласково гладит ее отливающие золотом волосы.
Странное, необъяснимое, но почти осязаемое чувство не покидало его с того дня, когда он прикоснулся к ней. Неотступное желание быть с нею рядом порой заставляло Илария подниматься средь ночи, крадучись подходить к широкой скамье, где спала травница, и тайком гладить ее разметавшиеся волосы. Руки отвечали едва ощутимым ледяным покалыванием. И в те мгновения молодому магу казалось, что вот-вот вернется колдовская сила.
Только казалось…
На второй день после того, как встал на ноги, он попробовал золотничий медальон.
На четвертый — наговоренную книгу.
Измученный стыдом и болью в омертвевших руках, на пятый день взялся за посох.
И пожалуй, бросил бы и его. Те жалкие искры, что он — бывший манус — смог вытрясти из убогой палки, добыл бы и новорожденный ведьмак. Да только неотступная Агнешка едва не извела его своими уговорами. Вот и сейчас стояла недалече, с охапкой крестоцвета в руках — раскладывала цветы на дровнице подвянуть. И будто бы невзначай, вполглаза, следила за занятиями мага.
И посох, побери его радуга, начал поддаваться. Сила, мертво стоявшая в теле, медленно тронулась в путь по жилам, и от этого чуть кружилась голова. Иларий радостно подбросил посох на ладони. Дерево тяжело упало в руку, и Иларий тотчас со всей силы вытолкнул сгустившийся внутри белый огонь в самый конец посоха. Брызнули искры.
Агнешка подпрыгнула от неожиданности и захлопала в ладоши.
Иларий взглянул. И не мог дышать.
С минуту стоял, глядя на нее. Сияющую от солнца, радостную. Овечка тонкорунная, золотые копытца. Агнешка улыбнулась, потом потупилась, заметив во взгляде красавца мага что-то, чего раньше не видела. Горячую, опасную жажду.
Иларий выронил посох. В несколько широких шагов оказался рядом с девушкой.
И руки. Его полумертвые, бесчувственные руки ласково обхватили ее лицо. И бесконечное счастье заполнило его всего, как заполняется парным молоком глиняная крынка.