Ведьма

Зарубина Дарья

В словах Игора сквозило такое изумление, что Владислав невольно усмехнулся.

— Не ошибся ты, Игор. Пустая и глупая жена тебе счастья бы не сделала, вот и выбрал ты ту, что умеет быть верной. А что верна не тебе — так в том не твоя ошибка, а чужое благословение. Наказала Якуба Земля за грехи отцовские, отплатила ему за страдание хоть и простой монеткой, а чистой чеканки. Ни тебе, ни мне такой в руки не взять, потому как в крови у нас с тобой руки, Игор. Если хочешь — кликну сейчас свою змею-тещеньку, скажу слово одно — и завтра же будет Ядвига твоей женой. А не захочешь жену порченую — девкой твоей станет. Дам тебе дом, надел… Если ты того захочешь. Мне никто противиться не станет — даром ли из покоев женушкиных виден край Страстной стены…

— Хоть и отказала

она мне в руке, а порченой, князь, ты ее не зови. Не искушай. У меня ведь кровь, не вода. И ежели звал я ее в жены, а не постель греть, значит, что было с ней — мне не важно. Думал, вдруг и ей не станет важно мое прошедшее. Тебе не важно, и я тебя за это другом зову. Жизнью я тебе обязан — но о ней больше слова дурного не скажи, князь. Ты сердечной привязи не знаешь и никогда не знал. Завидую я тебе, Владек. Едва Землице меня те, кому я верил, не отправили, а все не научили сердце холодным держать. Может, ты научишь?

Игор заглянул в лицо хозяину, но Владислав, еще мгновение назад иссекавший душу закрайца внимательным взором, замер, словно бы окаменев от последних слов Игора. Губы сжались, трепетали крылья носа — словно где-то внутри ударилась в ледяную стену спокойствия высокая волна болезненного гнева. Словно коснулся неумелый лекарь давней гнойной раны — ни вскрыть толком не сумел, ни обойти. Другой больной взвыл бы, обругал, заплакал, а Владислав только губы сжал, да взгляд его серых глаз обратился, казалось, в одно мгновение парой духовых трубок, заряженных иглами обжигающего холода.

— Едва ли мне по плечу такая наука, выговорил он. — Мог научить бяломястовский князь Казимеж — да вышел весь старый лис. Теперь не мне — Безносой с него за эту науку спрашивать. Слышишь ли меня, высший маг Мечислав? — крикнул он весело куда-то в сторону темного подземного ледника, где на розовом от крови снегу лежало тело сумасшедшего мага, изломанного топью у башни почти под самыми воротами Черны. — Спросишь с плешивого развратника Казика?

Игор невольно отшатнулся — странное было лицо у князя. Словно и правда, весело зовя из тьмы какого-то Мечислава, надеялся он, что ответят ему из мертвецкой.

— Не гляди так, Игор, — невесело скривил губы в усмешке Владислав. — Не безумен я, хотя чувствую, что где-то рядом бродит безумие. Но не по наши с тобой головы. Среди магических нитей, что я на семейку Казика накинул, звенит что-то тревожное. Надо бы зайти, глянуть, не спятила ли моя женушка от своей тяжелой ноши… Тещу ничем не проймешь — сильна. Казика нет больше. Не стоит ли поторопиться нам с тобой в Бялое — оттуда бедой дышит. Может, и Конрада возьмем — на кухне, что уж, больше говорят, чем за княжеским столом. А по башням… отправлю старика Гжеся, а в помощь ему словника этого, Болеслава, дадим. Разбойнички на пару старых хрычей не позарятся — а Гжесь свое дело знает, все проверит и, если найдет дурной след, всякому последним своим зубом хребет перетрет. Дотошный дед да хитрый дед — похлеще радужного ока. Если есть виноватые на башнях — сами ко мне прибегут каяться, чтоб я от них словников этих убрал.

Игор, видно, попадал на последний зуб старому зануде Гжесю — улыбнулся шутке господина. Эта улыбка словно отразилась в лице Владислава — напряженные брови изогнулись привычно высокомерно, гневные складки меж ними разошлись.

— Конрад боится ехать, — проговорил Игор уже серьезно. — Чутье у Коньо хорошее, может, и правда возьмем его с собой, а по башням я сам проеду, как воротимся из Бялого. Все-таки Конрад хоть и твоя рука, а книжник, да не из самых видных. Слушать, примечать, любого к себе расположить — это его. А если хватят его поперек спины колом или палицей…

Глава 71

…едва дух не вышибло. Тяжела рука у Ивайло — словно медведь лесной ломает. В лесном городе было тихо — братья разбрелись по своим делам: кто по деревням, кто с подводами по окрестным княжествам разослан. Дураков и ленивых Ивайло при себе не держал — каждый делал, что хорошо умел. Кто избы рубит, кто колодцы копает, кто нанимается по осенней поре помочь огороды под зиму уложить. Да пока

работает с мужичками да бабами бок о бок, тихонько и заронит в усталую мертвячью голову мыслишку, что хорошо бы князя Кровавого с места сковырнуть да всем миром в Черне вольное княжество устроить. Те, кто побогаче, кто сам на ярмарку в Черну, Бялое и Дальнюю Гать товары возит, те посмеивались и качали головой: от добра добра не ищут, если честно торговать, ножа на ближнего не держать — то в Черне всегда будешь в барыше. Медяка никто не украдет, а откуп за место на ярмарке Владовы слуги берут куда как меньше, чем в том же Бялом. Не успел товар разложить — а уж задолжал. А вот босяки, другие батраки, особенно из тех, кто в Черне всего и видел — Страстную стену, те слушали охотно. Вольные выглядывали кого покрепче и приводили к Ивайло — учиться.

Вот и сейчас в лесном городе, который даже и в самые людные дни, когда Щур собирал всех своих людей, больше похож был на схороненное в лесу небольшое батрацкое поселеньице — хижинки-времянки, общий стол под навесом плотного зеленого полотна, — народу было не густо. Невдалеке на вырубке, слышно было, бранились Ивайлины бойцы, звенели клинки, с хрустом ломалось дерево, когда одетый шрамами, словно рыбацкой сетью, бывалый воин выхватит у зеленого новичка дрожащий в ослабевшей руке щит и от чувства шарахнет им по ближайшей сосне — да и переломит. Магов среди батраков не бывает — хоть с малой силишкой, колдуны идут сразу под чей-нибудь герб или берут под свою опеку богатую деревню, где заговаривают зубы, гоняя белые искры в большом валуне или старом дереве, лечат скотину да призывают, если повезет, в засушливое лето дождь. Батраки в лесном городе были больше к месту — злостью работа на хозяина их напоила досыта, на колдовскую силу, что свою, что чужую, они никогда особо не полагались, только на крепость рук да хребта. Да еще оттого, что силы никогда не ведали, не боялись они и железа. Маги стали в руку не брали — сталь силу колдовскую пьет, — ходили с костяными ножами да с тем, что силе их послушно: посохами, книгами… Но редко кто пускал в ход этот нож — белой искрой дальше достанешь, крепче приложишь. В лесном городе таких не жаловали. Если забредал кто хоть с какой силой — ведьмак или палочник, тотчас гнал его Ивайло на просеку, давал в руку вместо палки или книжицы костяной нож, сам брал стальной короткий клинок — и давай, стой без колдовства, сила против силы.

Вот и сейчас он смотрел вдаль, на вырубку, поигрывая длинным ножом, с которым едва ли и во сне расставался. Длинные бледные пальцы так и мелькали, танцуя на резной рукояти, как пляшет, мелькая стройными ножками, в праздничный день Бяла на жирной бурой пашне.

— Значит, завтра по утренней зорьке поедет наша кума по башням? — широко улыбнулся закраец. — И ты, батюшка Борислав Мировидович, уж возчиком нанят. Хорошо. Пусть погуляет книжник Конрад, поуспокоится. А к вечеру, как возвращаться станет, мы его и встретим. Как поедешь, в лощине недалеко от брода через Черну, лошадок чуть придержи, останови воз: мол, с осью беда или коренная прихрамывает, посмотреть нужно. Не мне тебя учить, дядя Славко, не первый год на извозе. Да если получится, пока будешь болтать, сумку его с книжицей подальше отодвинь или прибери себе. Меньше шуму. А то взбрыкнет куманек, приложит кого покрепче да от хорошей отповеди Землице душу отправит. За мертвого князь Милош ложки ломаной не даст. Вдруг да по тебе первому и ударит.

Нехорошая улыбка стала у Ивайло. Славко в который раз уже за последние дни подумал, что зря согласился он на дело куманька. Многие бы пошли — куш обещали хороший. И чем дальше, тем больше шли в лесной город на границе Бялого и Черны люди не с мечтой о вольном княжестве, где не будут сильные бессильными, маги мертвяками помыкать, шли за легкой деньгой, за разбоем. Ивайло — чужак, и Черна ему — не своя земля и родной не станет. С лихими людьми ему привычнее, чем с вольными. Хоть и зовет Бориславом Мировидовичем, советником, правой рукой — а, верно, рад будет, если книжник Конрад убьет ненароком того, кто больше печется о родной земле, а не о монете, да еще и другим о том толкует.