Ведьмаки и колдовки
Шрифт:
…кузнечики в траве стрекочут. И где-то тоскливо кричит козодой…
…ветром по спине мазнуло…
Глупо соваться… лабиринт огромный… и как в нем князя искать-то?
…и зачем?
Мало ли… безумцы всякими бывают… Гавелу ли не знать… он ведь делал репортаж о сувалковской отравительнице, которая себя ведьмою возомнила… и в богадельне бывал частенько… видел иных ее обитателей, с виду тихих, печальных даже, выглядевших случайными гостями в странном сем месте. Но это с незнания…
…и душегубы.
…и те, кто полагает себя одержимыми…
…детоубийцы,
Страшно.
С чего Гавел решил, будто бы князь не из таких? Знакомец? Но безумие выворачивает человека, выпуская на волю демонов, которые у каждого имеются…
Гавел решительно тряхнул головой и в лабиринт шагнул. Сторожевой амулетик развеивал темноту, но все же…
…жуткое место.
Кусты стрижены ровно, гладко… но все умудряются цепляться за рукава Гавеловой куртки. А он идет, прислушиваясь что к собственным шагам, что к шорохам, которых в лабиринте множество. И кажется, что кто-то крадется по Гавеловому следу.
Остановился.
Оглянулся… никого.
Темнота и поворот… и очередная статуя призраком белеет под аркой…
И снова дыхание, близкое, чужое, почти в волосы… тень мелькнула, потревожив кусты. Да и то, была ли?
Примерещилось.
Назад надобно, но… куда?
Дорожки идут, разбегаются, путаются, и стены из кустов на диво прочны… впору самому на помощь звать, но стыдно… сторож, а испугался…
Гавел присел на лавочке, которых в лабиринте имелся не один десяток. И все-то в местах романтичных, живописных… эту вот оплетал одичавший шиповник, надо полагать, оставленный исключительно потому, что видом своим вносил толику хаоса в это излишне упорядоченное пространство.
Шиповник Гавел снял.
Хорошо гляделась колючая ветка, вытянувшаяся по кованой спинке скамьи. И на металле роса гляделась испариной…
Красиво.
…за стеной кустарника, которая сразу показалась не такой уж плотной и надежной, раздался тоскливый вой.
И Гавел замер.
Сердце его застучало быстро, слишком уж громко; и он прижал ладонь к груди, мысленно уговаривая себя успокоиться.
Вой.
Подумаешь, вой… вон в Смоляницкой богадельне блаженные придумали не просто выть, а хором. И доктора сочли сие действо зело полезным и душеспасительным; нашелся даже охотник, который сумел обучить хор достославному «Вотан, храни короля!». Нумер пользовался большим успехом у окрестных сердобольных панн, а также люда любопытствующего, который платил по медню за билетик. На вырученные деньги хористам покупали яблоки, пряники и петушков. Все были довольны…
Гавел успокоился.
Почти.
И, вцепившись в камеру, решительно сунулся в кусты. Ветки переплелись плотно, кололись; но Гавел продирался, боясь лишь одного: не успеет.
Успел.
Едва не выпал на травку… надо же, к самому центру лабиринта добрался, сам того не заметив. Здесь было светло. Лоснилась низкая луна, лила белесый свет на фонтан о двух чашах и дебелую мраморную девку с кувшином.
Журчала водица, а на самом краю чаши устроился ненаследный князь. Он сидел, растопырив колени, выгнув спину
Гавел успел сделать два снимка, когда Себастьян вдруг прервался и, покачнувшись, упал…
…к счастью, не в фонтан.
Страшная судорога скрутила тело князя.
И Гавел потянулся к свистку… но не тронул. Ненаследный князь, бившийся в траве, замер… умер?
Лежит.
Ноги вытянул.
Руки тоже вытянул вдоль тела… и панталончики разодрались… нехорошо, если его вот так найдут, мертвого и в панталончиках… несерьезно это…
И Гавел выбрался из кустов.
Прислушался.
Тишина. Ну да, кузнечики, козодой и прочие ночные прелести, а вот князь по-прежнему недвижим… и лицо бледное, осунувшееся…
Гавел нерешительно тронул Себастьянову шею в надежде нащупать пульс. Шея была мокрой и скользкой, и волосы темные к ней опять же прилипли.
А вот пульс не прощупывался.
Умер…
…Гавел склонился к самому носу, вдруг да показалось, вдруг да дышит еще… не дышит. И сердце в груди, к которой Гавел, отбросив все предубеждения, прижался, молчало.
Все-таки, выходит, умер…
…а совесть Гавелова ожила, напоминая, что следовало бы сразу охрану вызвать, чтоб сопроводили несчастного до сторожки, а там бы целителя вызвали… и глядишь, не переволновался бы ненаследный князь до сердечного приступа.
Гавел со вздохом осенил покойника Вотановым крестом.
И веки прикрыл, потому как казалось — наблюдает за ним ненаследный князь; и не просто смотрит, а с укоризною, мол, как же ты, Гавел, допустил этакое?
— Я ж не знал. — Гавел шмыгнул носом. — Я…
Взгляд его упал на панталоны, и подумалось, что ежели найдут князя в подобном непотребном виде, то вспоминать станут не его славную службу, а панталоны эти злосчастные…
И Гавел решился.
Он отложил камеру и, присев на корточки, потянулся к панталонам.
— Я осторожно… — пообещал он ненаследному князю, который, как и положено свежему покойнику, был теплым, но неподвижным.
Панталоны не поддавались.
Гавел тянул их и так, и этак, но только бантик оторвал, который сунул в карман исключительно по привычке. Попытался князя перевернуть, однако тело, верно, уже утратило прежнюю подвижность, сделавшись тяжелым, неудобным. Кое-как Гавел перевернул покойника на живот и, взявшись за хвост, приподнял его.
Князь вздрогнул.
И хвост в Гавеловых пальцах крутанулся.
Это потому, что скользкий, чешуйчатый, вот и не удержал…
…дернулась длинная нога. И рука вдруг выпросталась, растопыренная пятерня впилась в траву. Гавел, икнув, смотрел, как удлиняются, загибаясь острыми с виду крючьями, ногти князя… вторая рука, сплошь покрытая чешуей, мазнула по траве, оставив в ней глубокие раны.
Тело приподнялось.
Выгнулось.
Из глотки князя вырвалось утробное рычание, от которого Гавел похолодел.