Ведьмин ключ
Шрифт:
– То-то и оно-о! – Василий разжал кулаки. – В руки мне его, золотишко, дай. В эти вот! – Он икнул и, ухватив оплетённую бутыль, плеснул в кружки мутноватую жидкость. – Во-то как всех их скручу, посторонних! Расшивы гонять стану, дощаники. Товаришком опеть-таки побалуюсь и дело своё, большо-ое, в Иркутске-городе заведу. А их!.. – Василий колыхнул кулаком. – Прочих которые, под себя подомну-у. Один буду!
– П-погоди, – трудно соображая, заговорил Семён. – А ежли золота не хватит?.. Ежли его по чуть-чуть на брата?
– По чуть-чуть?.. – Василий подумал, ответил убеждённо: – Тогда на люди, в деревню. Лавку открою с товаром красным. Кафтан бархатный со штанами надену, сапоги хромовые с подборами – барин! – Он выцедил зелье, утёр лапищей рот. – Но здря не ври-и. Не такой батяня у меня был, чтобы по чуть-чуть. По картузу на брата и Усте горсть!
– Ловко бы так-то, – еле двигая губами, прошептал Семён. – Только куда его – картуз?
Василий хохотнул, сунул кружку Семёну:
– Пей!.. Небось найдёшь куда. В Расею двинешь, к зазнобе. Пей! Всё едино по ресторациям добришко растрясёшь, по подолам. А пошто? А потому, что пуповины хозяйской нет у тя, хряща жизненного.
Семён, давясь, отпил из кружки, отставил её от себя, оловянную, тяжёлую.
– Не растрясу! – Он отупело заворочал глазами. – Сам добришко отдам, это верно. Лишусь его!
– Во-о! «Лишусь»!.. И опеть нищим станешь. Кому должон, чо ли?
– Должон, есть кому. А и жаден ты. Вон у тебя доля почище золотой. – Уставился на Устю. – Куды ж ещё? Христос нищ был, заповедовал…
– Заповеди блюду, – угрюмо возразил Василий. – Подь сюда, Устя.
Устя подошла, потупилась.
– Бравая ты у меня. Верно. И покорная. – Василий свёл пальцы в волосатый комок. – Однако ж и не без ласк мужних, а?
– Попоминали, и будет, – теребя кофту, прошептала Устя. – Покойник рёву пьяного страсть не любил.
Василий облапил её за тонкую талию, резко притиснул к груди.
– Потерпит батя, простит. – Он ухватил Устю за подбородок – Унти моя куражливая!.. Всё не привыкну к тебе, баба. – Оттолкнул жену, поднялся на ноги. – И тебе, Сенька, такую же ладу сосватаю, а пожелаешь – дворянку! Их нонче с этапу за сто рублёв берут, потому как цена-а! – Василий добрёл до нар, рухнул на них, ткнувшись лицом в лоскутное одеяло.
Устя зло проводила его глазами. Семён видел её рот, ярко очерченный в свете лучин, тёмный пушок над верхней крутой губой. Он протянул руку, ухватил Устю за локоть.
– Ладная ты, красивая, а муж зверя берложного страше. Врёт, что с этапа взял?
Устя едва повела головой. Семён обмяк, спросил:
– Сто рублёв всей цены человечьей?.. Ни хрена-а! – И запел сипотно, с вызовом:
Я пошел искать тебя по белу свету,Воля-волюшка моя!Подледнев, смотрела Устя на его руки, высвободившиеся из пестрядных рукавов. Бурыми надавами кольцевали запястья Семёна следы недавних кандалов.
– Чего обмерла? – Семён скосил глаза на руки. – Не убивец, не на большой дороге кистенём натёр. – Выпустил Устин локоть. – Не бойсь, я тихий, обломанный. – Мотнул тяжелой головой по груди. – Постели где ни есть. Утрять зачинает.
Глава 3
Старик сказал правду. В старом урмане они нашли свежевырытый шурф.
– Ну, лезь, брат, показывай, какое оно, золото завещанное, – потирая ладони, приказал Василий. Цепко глянув в глаза Семёна, добавил: – А может, нетука ничего. Померещилось старому, али ты пошутковал. Бывает.
– Ты тут смотри не нашуткуй, – подтыкая полы шинели, огрызнулся Семён. – Слыхивал я о заживо погребённых.
Василий посерьёзнел.
– Ты чё, паря? – спросил, шевельнув нависшими бровями. – Убивцем не был. Полезай смело.
Семён заглянул в шурф. Присвистнул:
– Эка сколь землицы вымахал! Сажени три будет, холера. – Он раскорякой спустился в шурф, огляделся.
Куски кварца под ногами были разбиты болдушей, лежащей тут же, а по стенке наискосок белела найденная стариком жила. Нудно засосало под ложечкой, когда Семён поднял кусок породы и блеснуло на скудном свету вкраплённое в него золото.
– Ну чё там? – глухо, как в бочку, упал сверху голос.
Семён поднял глаза. Лохматым пятном нависло над ним лицо Василия. «Скажу – прихлопнет!» – тяжело ворохнулось в голове, и, унимая дрожь, заорал что есть мочи:
– «Чё» да «чё»! Темно тут! – Помолчал и уже спокойно: – Не разберу ничего. Какое оно, золото, отродясь не видывал, а тут, кроме камня белого, фиг один, браток!
– Брось сюда.
– Отколоть нечем! – снова заорал Семён. – А жила никак есть.
– А чтоб тебя, анчутку! – ругнулся Василий. – Вылазь!
Сунул Семён за пазуху кусок кварца, закарабкался из шурфа. Выбрался, отряхнул землю. Щурясь от разыгравшегося солнышка, весело разулыбался.
– Скалится, весё-ёлай! – отстраняя его от забоя, прикрикнул Василий.
– Погодь! – Узкой рукой Семён сунулся за пазуху. – Вот оно!
– Язви тебя-я! – задохнулся Василий. Он выхватил кусок породы и ошалело уставился на толстую, в карандаш, золотую прожилину, просекшую обломок кварца.
В тяжкой работе от зари до зари тянулись дни Семёна. Втянулся и он в старательскую лямку, окреп на сытых харчах. Побрасывая землицу, прикидывал – сколько там в его пае. Зол был в работе. Хвалил за это Василий, дивился жадности. Семён помалкивал, кайлил, уходя за день вглубь на три аршина. Поднятую бадьёй породу Устя в корзине отволакивала к речке, где Василий промывал пески, отделяя золотишко. Когда Устя возвращалась к шурфу за новым подъёмом, видел Семён над забоем её поволочные от устали глаза.
С того пьяного вечера ещё раз только привелось поговорить им наедине. Всюду сторожили их глаза Василия. Чуял таёжный человек, что неладным случаем занесло к нему в зимовье работничка, и был строг, не доверял в малом. Вечером показывал намытое за день и уносил прятать в тайную захоронку. Уходя, брал с собой Устю, но где-то на полдороге к тайнику оставлял дожидаться своего возвращения. Как-то надумал Семён подсмотреть за ним, но сторожко, по-звериному, почуял Василий слежку. Не спеша, как и всё делал, потянул из-за спины крымку-кремнёвку, приложился косматой щекой к прикладу на дальний шорох. Стланиками, где погуще, вернулся к зимовью Семён и с той поры перестал и думать выслеживать.