Ведьмин ключ
Шрифт:
Николай подошел к столу, взял листок, уставился в него. Казалось, он его сейчас порвёт. Но этого не случилось Не поднимая головы, Николай протянул бумагу начальнику.
– Вот и документ подтверждает. – Харлампий разгладил на груди расписку. – Во-от… Без бумажки ты кто?.. То-то, не знаешь. А с нею – ого! Человек. Мудро сказано.
– Кем сказано?
– Как кем? Умным, надо полагать, человеком… Пойди-ка взгляни. – Харлампий кивнул на выход. – Поразведай, что делают.
Николай послушно побрёл из палатки.
– Весёлая у тебя была жисть! – Женька выгнул спину, потянулся. – Архивчик что надо.
– Иди, Женя, не вздыхай. Что я, не замечаю? – Тамара попыталась улыбнуться. – Дурачок ты, я для тебя старуха, даже для полевой жены не гожусь. Твоя пташечка в институте, вот и лови её, не зевай.
– Да, пташечка. – Женька щелкнул языком. – Только наврал я всё тебе. Но всё равно спасибо за откровенность.
– Вот и умница. – Она потянула за рукав его телогрейку. – Снимай, хоть пуговицы пришью, ходишь растрёпкой.
Он снял, и Тамара с ватником присела на раскладушку. Женька наблюдал, как она ловко орудует иглой, благодарно молчал.
– Тихо-то как, а? – проговорил он. – Ушам больно.
– Это для тебя тихо… На! – Блеснув зубами, Тамара перекусила нитку, бросила на руки ему телогрейку.
Голубое, пугающей глубины небо, какое бывает только высоко в горах, встретило Женьку. По привычке он огляделся и заметил, что кое-где из под снега уже показались длинные метёлки стланика. Гошкина статуя подтаяла и чуть завалилась на бок.
– О чём грустим? – весело окликнул он стоящего у итээровской палатки Николая.
– Парни ушли, – всматриваясь в темнеющую зелень и задёрнутую синей дымкой долину, тихо отозвался тот. – Далеко уже, не видать.
– Врёшь! – Женька забегал глазами по зимнему спуску.
– А чо врать-то? Расписку начальнику написали и ушли.
– Расписку? – быстро переспросил Женька. – За продукты, что ли?
– Да не-ет, – тошно посмотрел на него Николай. – За жизни.
Женька сорвался с места и бросился к своей палатке. Круша каблуками нарезанные ступени, он ворвался к Харлампию.
– Ты-ы! Ты что содеял, ростовщик? – Женька глотнул воздуху. – Они ушли потому, что ты… спятил!
– Перестань орать, – спокойно потребовал Харлампий. – Да, взял расписку. Написали, дали, и я взял. А ты бы на моём месте побрезговал? Ха! В своё время Гошка не взял писульку за карабин – и что? Под суд пошел! А я не хочу! – распаляясь, выкрикивал Харлампий. – А я не желаю. Им жизнь не мила, а не мне. Вот и написали, вот и пошли!
– На смерть отправил! – Женька схватился за голову. – Их надо догнать, вернуть. Давай вставай, не придуряйся, придумай что-нибудь, ведь тебя за эту расписку повесить мало!
– Сопляк! Тебя петух в задницу не клевал, потому так рассуждаешь! – побагровев, закричал Харлампий.
– Суд всё учитывает, каждую строчку, каждую буковку, заруби это на носу. – Он сунул руку в спальник, вытянул чёрный наган, потряс им перед лицом студента. В дырках барабана яркими искорками мерцали латунные головки пуль. – Вот если бы я этим стращал их не покидать отряд, тогда бы и засудить могли. А я – стращая, не переступил, уважил свободу выбора. По кон-сти-ту-ци-и!
– Ты сволочь! – Женька заотступал спиной к выходу.
– Назад! – приказал Харлампий. – Вооружись ракетницей, будем самообороняться. Они могут того… вернуться.
Женька выбежал из палатки.
Рядом с Николаем стояла Тамара. Они, будто окаменев, глядели в далеко-далёко убегающую долину, вслушивались, не прилетит ли оттуда крик, но внизу властно урчала, перекатывая камни, вздутая от многих ручьёв Домугда. Женька пробежал мимо. Его не окликнули. Проваливаясь и черпая рыхлый снег голенищами сапог, он заторопился по Гошкиной лыжне вверх от лагеря.
Если в июне в гольцовой части гор пройтись по рыхлому снегу, в них остаются глубокие голубые следы.
Гошка шел, оставляя их позади себя, оглядывался, дивясь удивительному в продавах лыжни свету. Снегоступы то скользили поверху, то погружались по щиколотку. Весело и ходко шагалось Гошке.
Сергея заметил издали. На сплошном белом окоёме одинокая фигура его торчала тёмным столбиком.
– Эге-ге-гей! – раскрылив руки, закричал Гошка.
– Го-го! – прилетело ответом.
Гошка поддал ходу, и тёмная фигурка покатилась навстречу.
– Фу-у, взмылили пригорочки, – прохрипел он, сходясь с Сергеем. – Чего так далеко упорол? Участок во-он где остался. Там и аномалии прошлогодние. Я сейчас мимо бежал и видел отвалы. Оголились, родненькие, не подвели.
– Поздравляю! – Сергей хлопнул его по плечу. – Тебе с Харлампия причитается. Обрадуется.
Гошка вытер платком лицо, шею, задышал ровнее.
– Вот, пробежался, аж похудел, – пошутил он. – Да снег совсем рыхлый, водой пропитался, вертолёту у нас не сесть, по брюхо провалится. Разве что в долине, так это у чёрта на куличках, а поблизости склон не позволит. Так что пока площадка не вытает, и заикаться о нём не стоит.
Они вернулись по Гошкиному следу к обнажившимся отвалам прошлогодних канав. На участках то тут, то там выперли из-под снега глинистые горбики, но это не обрадовало Сергея. Он с первого взгляда понял, что веселиться рановато: выработки затрамбованы снегом, промёрзли, а чтобы их оттаивать кострами, дров не напасёшься. Да и где они, дрова, – тоже под снегом.
– Взрывчаткой будем рвать! – стоял на своём Гошка. – Накаливать в кострах ломы и пробивать шнуры!
– Ничего из мерзлоты не вырвешь, взрывы будут стаканить, а толку? – со знанием дела объяснил Сергей. – Запыжуешь килограмм взрывчатки, вырвешь килограмм грунта. Мартышкин труд.