Шрифт:
Моей любимой сестре Алёне
Глава 1. День всех кошек
1
Первое правило Бежки гласило, что если о неприятностях не думать, то многие из них не случатся. Однако когда на рассвете он вышел из тёткиного дома, с правым башмаком приключилась беда. Вчера старый башмак просил каши, а сегодня нитки окончательно истёрлись и подошва отвалилась. Надо же, в День всех кошек, расстроился Бежка. На праздник не заявишься босиком, ноги в толпе отдавят. Как потом работать?
Ладно, на этот случай имелось правило второе: если неприятность
Хорошо, что левый башмак цел. А если бы оба?
Хорошо, что не упал, запнувшись, и нос не расквасил.
Да хорошо, что вообще цел остался после вчерашнего! И после позавчерашнего, и после поза-поза…
Бежка поёжился и прислушался к себе. Кажется, отпустило – ведь всё хорошо. Он символически пожевал и сплюнул запутанную им неприятность, потом спрятал подошву в карман, взял правый башмак под мышку и, припадая правой ногой на носок, захромал по проулку. К Мягкотопу идти не хотелось, но другой сапожник потребует четвертак, не меньше, а в пояс и так зашиты только три мурра для подземщика Полосуна, не хватает одного…
Солнце только вставало, но знакомая дверь на улице Бытовиков уже была распахнута. Изнутри доносилось:
– Тук-тук… Тук-тук…
Сапожник в кожаном фартуке сидел на основательном низком табурете с сиденьем из переплетённых ремней и постукивал молоточком, поправляя каблук на туфле, надетой на чугунную лапу. Был он худощав и усат, и от его доброй улыбки Бежке всегда так уютно становилось, будто он только что Плюшика погладил.
Бежка, одна нога в носке, вошёл в тесное помещение, пропахшее кислым запахом резины и клея.
– Дядя Мягкотоп… – Он показал оторвавшуюся подошву.
– Вижу, мальчик, вижу. Что ж, дерево осенью тоже не может удержать свои листья. – Сапожник любил сказать что-нибудь такое, мудрёное. – Давно тебя не было. Болел?
– Нет.
– Покажи-ка свой башмак…
…Бежка сидел на табуретке и смотрел, как он трудится, прошивая подошву. От Мягкотопа не несло спиртным, как от других сапожников. Говорил, что не пьёт, потому что некогда. Покончив с правым башмаком, Мягкотоп потребовал левый, поставил на него латку, сменил оба шнурка, а потом достал завернутый в бумагу бутерброд с маслом и, разломив, отдал половину Бежке.
– Не успел позавтракать, – добродушно объяснил он, и они вместе сжевали хлеб.
Бежка избегал смотреть ему в глаза, старался думать только о Полосуне. Половинка бутерброда, возможно, станет единственной едой за день. Полосун бы это одобрил. Меньше ешь – меньше растёшь. В семь выглядишь на пять, жалко, что не на четыре. Сутулься, прячь плечи. На ребёнка внимания не обращают, так ты слушай и всё подмечай. Плохо читаешь по губам, тренируйся. Не принесёшь денег – мать голодать будет до следующего выходного, и ухо тебе оторву, гадёныш. Не вздумай выболтать тайну и потерять деньги. Хорошая история, любителям посмотреть на такое понравится. Мурров шесть тебе за неё дадут, нет, шесть – это слишком, но пять точно. А сейчас пошёл вон отсюда. Ну, и что, что добрый. Добрые для нас очень полезные. Потому что даром помогают.
– Спасибо, дяденька, за доброту вашу, – искренне
Мягкотоп улыбнулся.
– Котик твой как поживает?
– Хорошо…
Полосун предупредил о потраве, за это Бежка отдал ему двадцать мурров, которые скопил за год. И Плюшик остался жив.
– Пойдёте к кошачьему камню?
– Не решил, кто из главных кошек мне нравится больше, – отшутился Мягкотоп.
Бежка помнил, что он и в прошлом году не решил.
Он обулся, но не уходил, всё почему-то тянул. Мягкотоп чувствовал его беспокойство – взялся за вторую туфлю, повертел её в руках и сказал, явно приглашая Бежку к разговору:
– Чесноком от тебя пахнет, брат…
Бежка не ответил. Да, подземелья нынче сильно провонялись чесноком…
– Вижу, и браслет на тебе… рябиновый… Никогда ты раньше обереги не носил. В этом мы были едины, как небо и звёзды. Как тучи и ветер.
И вы носите, хотел посоветовать Бежка, но стиснул зубы и снова промолчал.
– Вот что, – сказал сапожник, видя, что Бежка не настроен разговаривать. – Приходи завтра, я тебе Котюнины ботинки принесу. Размер как раз твой. Крепкие, подошва как железная.
Бежка ссутулился на табуретке.
– А ему не нужны?
– Малы стали. Ох этот Котюня… – вздохнул Мягкотоп. – Ничего ему не надо, об электромобиле мечтает. Спрашиваю, а поскромнее у тебя мечты нет? Тебе ж ещё учиться и учиться, и отец у тебя сапожник, а не хозяин мурра. А он: буду старым – мечтать перестану. – Мягкотоп взглянул на Бежкины курточку и брюки, ветхость которых Полосун одобрял: чем жалостнее выглядишь, тем лучше подают. – И одежду тебе подберём, а то тётка, смотрю, никак новую не купит. Пьёт по-прежнему? А какая красавица была.
Бежка обречённо подумал, что тайне конец. Нельзя было сидеть тут так долго…
– Ваш Котюня хорошо ест? – спросил он хмуро.
– В последнее время не очень… А что?
– Вы его стерегите получше, дяденька. Знаете про молочную чашу?
– Ну, молоко жена наливает обязательно…
Бежка скривился.
– Мясо нельзя класть? – вспомнил Мягкотоп. – Не кладёт.
– Я не про то. Вот, допустим, человек умирает с голоду… Он может пойти к молочной чаше и попросить демонов-молочников, чтоб помогли с едой… или чего другого попросить. Они один раз помогут, за просто так. А если не помогут, то им плохое будет… не знаю что, мне не рассказывали. Но демоны видят, если человек голодает понарошку… ну, чтобы у них чего-нибудь выпросить. Они ему не поверят и утащат.
Мягкотоп застыл с туфлей в руках и проводил Бежку потрясённым взглядом.
Под лучами солнца улица Бытовиков ожила. В праздник никто не работал, не гремели засовы, не хлопали двери. Принарядившиеся владельцы мастерских и их семьи выходили из домов, здоровались с соседями, желали им рая и поспешали к своему кошачьему камню, чтобы по обычаю прикоснуться к нему до заката. Здешние обычно ходили к камню Сантэ и её мужа.
Бежка медленно брёл по улице в починенных башмаках, потеряв тайну, которую мог продать. Больше продавать нечего, но где-то нужно взять целый мурр, позолоченную монету с изображением мурры или мурра, и не позднее завтрашнего дня…