Ведьмин век
Шрифт:
Рука ее бодро отстучала весь номер от начала до конца — и только на последней семерке заколебалась. Всего на мгновение.
Она надеялась, что запомнила неправильно. Что такого номера не существует, и телефонный робот тут же и сообщит ей об этом своим противным гнусавым голосом…
Гудок. Длинный гудок вызова. У Ивги похолодело в животе.
Сейчас трубку возьмет какая-нибудь озабоченная домохозяйка: «Что?! Инквизиция? Помилуйте, не шутите так, вы ошиблись номером!»
Сколько гудков прошло? Три или пять? Господин Великий Инквизитор занят, его практически никогда не бывает дома…
На
— Я слушаю.
Ивга чуть не выронила трубку.
Холодный, чуть усталый голос. Отстраненный, будто из другого мира.
— Я слушаю, да…
Следовало скорее дернуть за рычаг. Оборвать опасную ниточку, которую она по неосторожности протянула сейчас между собой и…
— Кто говорит?
Ивга облизнула губы и потянулась к рычагу.
— Ивга, это ты?
Она не успела остановить собственную руку. Продолжая начатое движение, ее ладонь придавила рычаг, да так, что железные рожки больно впились в тело.
За сутки эпидемии в округе Рянка умерли десять человек и заболели сто восемь; всю вину за случившееся справедливо возложили на ведьм. Программы новостей, по традиции выходившие в эфир каждый час, неустанно повторяли один и тот же скандальный кадр: молодая ведьма, с пеной у рта кричащая в объектив:
— Это еще начало! Это только начало, вы увидите!..
Любительская съемка шабаша. Возмущенная толпа; сгоревшее тело на костре посреди площади. Клавдий глотал горячий кофе — но морщился, будто от лекарства.
Этот шабаш какому-то сумасшедшему удалось заснять еще в прошлом году, телекомпания выкупила его за баснословную сумму и теперь, едва заслышав слово «ведьма», спешит выдать эти блеклые кадры за хронику последних событий. Клавдий желчно усмехнулся; все они имеют очень приблизительное представление о том, что такое настоящий шабаш. И добрая сотня людей отдала бы оба уха за право запустить руки в видеоархив Инквизиции.
Тело на костре. Тоже давние кадры — но там, в Рянке, действительно кого-то сожгли, и притом совершенно безвинно. У окружного штаба Инквизиции в Рянке с утра дежурят пикеты: «Защитите нас от ведьм!»…
А вот из какого сумасшедшего дома они вытащили эту истеричку? «Это еще начало, это только начало, вы увидите!»
Испуганная женщина с ребенком на руках. «Ну что мы им сделали, этим ведьмам, что мы им сделали… Говорят, что все колодцы… что водопровод тоже отравлен…»
Клавдий погасил экран. Выудил из полупустой пачки очередную сигарету; в углу почтительно стоял посыльный. Стоял и думал, что умеет тщательно скрывать свои мысли, а между тем из-под слоя вежливого внимания на его лице явственно проступали растерянность и возмущение: Великий Инквизитор лениво расслаблен. Великий Инквизитор бездействует, закинув ноги на табуретку, пьет кофе и приканчивает пачку сигарет, в то время как эпидемия разрастается, а паника грозит захлестнуть и столицу тоже…
Вполголоса проблеял телефон. Звонил начальник внутренней стражи.
— Да погибнет скверна…
— Да, — Клавдий щелкнул зажигалкой, щурясь на синевато-желтый огонек.
— Их
— В камеру для допросов.
— В каком порядке?
— Все равно. По алфавиту, — Клавдий бросил трубку и поднялся. Встретившись с ним взглядом, посыльный невольно сделал шаг назад; Клавдий кивнул ему, отпуская.
В приемной маялся куратор округа Рянка. Не желая отравлять сигаретным дымом некурящего рянкского коллегу, Клавдий вышел через потайную дверь; куратор маялся с утра, ожидая вызова. Клавдий еще не решил, зачем он мучит этого достойного, в общем-то, человека; он примет решение после. И постарается забыть, что пять лет назад этот самый куратор готов был костьми лечь, но не допустить Клавдия Старжа до его теперешнего поста. Или, наоборот, постарается вспомнить…
Камера для допросов традиционно помещается в подвале, куда от его кабинета пять минут спокойной ходьбы. Вот и прекрасно; значит, Великий Инквизитор благополучно успеет докурить.
На следующий курс лицеиста Старжа перевели условно, и уже осенью он сдал два недостающих экзамена «в рабочем порядке». Его соседом по комнате был теперь Юлек Митец, благодушный увалень, любимец девчонок, рыцарь с мандолиной; в комнате чуть не каждый день было тесно и шумно, и Клав теснился и шумел, как все. Он все теперь делал как все, потому что слишком запали в душу те слова Дюнкиной сестры: «Имей совесть, Клав… будто ты один любил Докию…»
На кладбище удобно было ездить автостопом. Водители тяжелых самосвалов вскоре стали узнавать его и останавливались, даже не ожидая просьбы.
О его ночных поездках знал только Юлек. «Клав, ну ты… сегодня дождь такой, может, ты бы уже завтра съездил, а?.. Ладно, молчу-молчу, ну, я тогда сегодня Линку к себе приведу, ты же не будешь против?»
…Он часами сидел на низкой скамейке у кладбищенской ограды. Он ставил рядом автомобильный фонарь с аккумулятором — и погружался в полузабытье, в сон наяву, и там, в этом сне, Дюнка была жива. Была рядом.
Старый лум встретился ему только однажды. Неслышно вышел из темноты, заступил дорогу к могиле:
— Мальчик, ты по неведению творишь зло. Не беспокой. Не мучь ее и себя, вспоминай о ней светло, но не нарушай этот покой своими призывами!..
— Вы не сумеете меня утешить, — сказал Клав тихо. — Отойдите.
Старый лум сжал губы:
— Ты наделен определенными… возможностями. Не знаю, кем ты станешь, но… Твое желание имеет слишком большой вес. Не желай неразумного.
С этими словами он и ушел.
С наступлением зимы Юлек Митец, до сих пор покорно терпевший, пока Клав «переболеет» и справится наконец с горем, не выдержал наконец и решил взбунтоваться:
— Да ты ненормальный! Тебя заклинило прям, ну зашкалило, прям как градусник в кипятке! Я вот «скорую» к тебе вызову, пусть транквилизатор вколют! Ты что, не можешь днем сходить, в воскресенье, как все люди?!
Клав открыл рот и послал приятеля в место, откуда не возвращаются. Юлек смертельно обиделся и замолчал надолго.