Ведьмин век
Шрифт:
— А послезавтра у меня, — огорчилась Дюнка. — когда же мы поженимся? А?
Клав с беспокойством ощутил, что не понимает, шутит Дюнка или нет. Или здесь только доля шутки? Скажем, процентов шестьдесят?..
Он тряхнул головой. Дурацкие экзамены, башка набекрень, самые простые мысли приходится подсчитывать в процентах…
— А рвануть бы в свадебное путешествие, — сказала Дюнка мечтательно. — Куда-нибудь за границу, в дальние страны, за море, где старинные замки…
Тихонько чмокала вода, заключенная в кольцо самосвальной камеры. Клаву казалось, что сквозь это круглое
— А у меня тут иллюминатор, — похвалился он. Дюнка улыбнулась.
В следующую секунду она ушла под воду. Соскользнула, как морской змей. Ноги ее пропали из круглого окошка, камера качнулась — и Клав увидел Дюнкино лицо.
Она заглядывала в иллюминатор снизу, из-под воды. Клав задержал дыхание — подводная Дюнка улыбалась сомкнутым ртом. Как из старинной рамы. Будто из глубины зеркала. И как ей удается так долго не дышать?!
…Камыши трещали. Самосвальная камера раздвигала их, как ледокол разгребает льды. Пожилой рыболов, кажется, проснулся.
Дюнкины губы были холодными, как рыбки. Она слишком долго сидела в воде, зато Клав, кажется, сжег на солнце белую спину, и завтра на экзамене его будет колотить лихорадка… Плевать.
Он решил пока не говорить ей. Пусть это решение пока останется его личной тайной — она ведь станет волноваться, чего доброго, завалит свою политологию, да ведь придется еще раздобывать позволение на свадьбу. Почему-то семнадцатилетняя девчонка считается для этого дела достаточно взрослой, а вот мужчина, которому на год меньше… Плевать. Он не ощущает себя подростком. Он давно уже во всех отношениях взрослый человек…
Трое парней на пляже волновались — за судьбу камеры, естественно. Клав ожидал упреков — но одной Дюнкиной улыбки оказалось достаточно, чтобы перекрыть нанесенный моральный ущерб. Шелестели лозы, и ветер успел набросать песка в дремлющие под кустом сандалии.
— Так хорошо, — сказала Дюнка шепотом. — Так хорошо, Клав… Что даже страшно. А?
(Его интуиция все еще молчала.)
— Ты оптимистка… Обычно люди пугаются, когда плохо.
— У меня послезавтра экзамен, а я ничего не знаю…
— А у меня завтра. И — аналогично.
— Не ври. Ты всегда все знаешь.
— Льстица. Льстюха.
— Не ругайся…
— Льстяра. Льстенка… Я хоть учебник почитаю.
— Читай, кто тебе не дает…
— Ты.
Вопили, резвясь у воды, голые загорелые карапузы. Горячий ветер бросал песок на желтые страницы старого учебника, повествующего о предательствах и воинах. Дюнка скучала.
— Слушай, Клав, я искупаюсь, пока ты учишься…
— А не холодно?
— Фи!
Он смотрел, как она идет к воде. Как горит на солнце чешуя морского змея, как расступается, принимая верткое тело, ленивая речная волна…
Ему осталось три больших главы. На час работы.
Он опомнился, когда тень невысокой вербы доползла до самой книжки. Встрепенулся, будто спросонок, потряс головой, прогоняя отупение. Начитался, да на жаре…
На пляже стало свободнее. Исчезли карапузы, собирались домой дачники,
Парни, дававшие на прокат резиновый «бублик», сейчас сосредоточенно выпускали из него воздух. По очереди налегая на худеющий черный бок.
Преодолевая боль в затекших мышцах, Клав поднялся.
Цвет песка изменился. Цвет воды изменился тоже; не том берегу, среди сосен, играли в волейбол.
Клав досадливо закусил губу. Естественно, Дюнка поплыла-таки на тот берег, бросив слабосильного дружка в обществе учебника. И странно было бы, если при виде играющих ей не захотелось бы попрыгать с ними вместе. Ее обычная, ее ненормальная общительность…
Он подошел к воде. Прикрыв глаза ладонью, всмотрелся с волейболистов; раз или два ему показалось, что он видит купальник змеиного цвета. Но играющие, среди которых было полно девчонок, были в джинсах и футболках, и только одна сухощавая женщина средних лет прыгала в купальных трусиках и лифчике.
Клав разозлился. Вернулся на подстилку, сел и пододвинул к себе учебник — но читать не получалось.
— Не переживай.
Рядом стоял парень — совладелец самосвальной камеры. Его приятели неторопливо вьючили свои мотоциклы.
— Не переживай, девчонке много ли надо, плюнь — и она уже обиделась…
— Да не ссорились мы, — сказал Клав, удивленный, что снисходит до разговора с этим бестактным оболтусом.
— Классная у тебя девчонка, — сказал парень безо всякого подвоха, совершенно искренне. — У меня тоже классная, но эта какая-то… Шальная, что ли…
Через десять минут мотоциклы взревели, и оставшиеся дачники досадливо поморщились им вслед. Клав бродил вдоль воды.
Ну почему она так?! Неужели неясно, что он будет волноваться? Сейчас около семи, но часы, на которые он нечаянно наступил сегодня утром, стали…
«Стали мои часы, стали, Имя мое забудь, стали, Золотой цветок в мире стали, Пробил час, и часы стали…»Ему почему-то сделалось неприятно. Он не мог вспомнить, где вычитал эти претенциозные строчки. В журнале? В книжке? Или это Дюнка ему рассказала? У нее было такое обыкновение — с таинственным видом выдавать четверостишие и с круглыми глазами ожидать реакции Клава…
Волейболисты на том берегу ушли из-под сосен. Последней шагала сухощавая полуголая женщина, и мяч в ее руках подпрыгивал, как живой.
Когда стемнело, он решился наконец уйти с пустого пляжа. Дюнкина одежда осталась — взять ее с собой означало поверить.
Дюнка придет, говорил себе Клав, Дюнка придет — и не найдет одежды. Как же она будет, в купальнике? Ночью холодно…
Он бежал размеренной спортивной рысью, потом все же выдохся и перешел на шаг. Он только наберет телефонный номер — и сразу же вернется, и Дюнка, отжимающая волосы, возмутится: почему не дождался?!