Ведьмина роща

Абрамкина Елена

Глаша шла и считала доски, поэтому не сразу заметила, как прямо перед ней вдруг выросла тень.

– Снова одна гуляешь, да еще по ночи.

Глаша вскрикнула, отскочила и, поскользнувшись, едва не сорвалась в реку, но ее подхватили и крепко прижали к груди.

– Тихо ты, не пугайся так. – Глеб ласково погладил ее по голове и, только убедившись, что она стоит на ногах, наконец отстранился и заглянул ей в глаза. – Ты что здесь делаешь в такое время?

Глаша с трудом успокоила сбившееся с перепугу дыхание и, покраснев,

попыталась высвободиться.

– В рощу иду. Пусти.

Глеб покачал головой, усиливая хватку.

– Доски скользкие, еще улетишь с моста.

Глаша рассердилась. Ей нужно было в лес, а он уцепился и не давал пройти.

– Даже если улечу, тебе-то что за беда! – Она дернулась сильнее, но только опять поскользнулась и неловко ткнулась лицом в грудь парня.

– Именно что беда будет, – вновь ставя ее на ноги, серьезно ответил Глеб. – И очень большая беда. Пойдем, провожу до дому.

– Мне в лес надо, а не до дому! – возразила Глаша, осторожно щупая ногой доски и прикидывая, как бы вывернуться.

Глеб несколько мгновений смотрел на нее, думая о чем-то своем, потом чуть заметно кивнул:

– Хорошо, пойдем в лес, раз надо.

– Я одна пойду, пусти. – Время уже сильно поджимало, а опаздывать было ни в коем случае нельзя, Глаша сердцем чуяла. – Глеб, я тороплюсь. Пусти, пожалуйста.

Но парень неожиданно подхватил ее на руки, что-то шепнул, и вокруг них встала стена леса.

– Не бойся, не опоздаешь. – Он опустил Глашу на землю, но руку не выпустил. – А одной тебе здесь делать все равно нечего.

Глаша огляделась. Это была не роща – вокруг протыкал соснами звездное небо темный бор. И она вдруг четко осознала, что именно сюда ей и надо было. Только навязавшийся провожатый мог все испортить. Глаша дернула руку и сделала шаг назад.

– Ты почем знаешь, что я здесь делаю?! Может, я к Хожему пришла!

Она вздернула подбородок и отвернулась. Глеб отпустил ее руку, чуть отошел и принялся внимательно ее разглядывать, потом улыбнулся и вдруг исчез.

– Знаю, что к Хожему, – прошептал он странным голосом откуда-то сзади.

Глаша резко обернулась и отпрыгнула. Глаза парня, черные-черные, в темноте светились, а по крепким рукам и обнаженному торсу проступали зеленоватые растительные узоры. Он снова улыбнулся и пропал. Глаша испуганно припала спиной к дереву, сердце колотилось так, что она не слышала собственных мыслей, только знала, что надо бежать, да ноги точно приросли к земле.

– А если знаешь, так пусти, – тихо выдавила Глаша, озираясь по сторонам и пытаясь угадать, откуда на этот раз ждать его.

– А я тебя и не держу, – прозвучало будто из ствола, и Глаша снова отпрянула.

– Отстань от меня! Дай мне уйти! – Она подхватила с земли палку и завертелась на месте.

– И куда ты пойдешь? – Смех Глеба снова раздался сзади, и Глаша крутанулась, выставляя палку перед собой.

– К Хожему, я же сказала!

Глеб больше не исчезал, он с улыбкой смотрел на нее, а узоры на руках начинали светиться сильнее. Чуть склонив голову набок, он сделал быстрый шаг и перехватил палку, осторожно убирая ее в сторону.

– Если ты поранишься или, того хуже, убьешься, Хожий очень расстроится. К тому же ты уже пришла.

Глаша хотела кричать, но голос точно пропал, хотела бежать, но ноги подкосились, и она упала навзничь на хвою. Глеб опустился рядом и протянул ей воды.

– Ты же сама ко мне шла. Отчего теперь пугаешься?

Глаша оттолкнула флягу, пытаясь отползти назад, но тело не слушалось. Она закрыла голову руками и зажмурилась. Холодный страх сковал грудь, не давая ни вздохнуть, ни крикнуть.

– Глашенька! Милая моя! – На лицо брызнула холодная вода, мягкие руки принялись умывать и похлопывать по щекам, а как она немного отошла, обняли за плечи и прижали к горячей груди. – Сердце мое! Напугал я тебя? Прости, Глашенька, не стану впредь пугать и обижать, беречь буду пуще всего на свете. Моей будешь, и никто тронуть не посмеет ни тебя, ни сестрицу. Знаю ведь, что не об одной себе сердечко твое тревожится.

И так радостно и легко стало от слов этих, что Глаша сама щекой прижалась к его груди. Не обидит и другим обидеть не даст.

– Пойдем со мною, Глаша. Будем вместе мир хранить! – зарываясь носом в ее волосы, жарко прошептал Хожий. – А захочешь – через горы и реки на руках унесу туда, где никто не найдет. Ты только скажи, что моей будешь.

– Буду, – прошептала Глаша, где-то в глубине души с тоскою понимая, что сейчас проснется. – Только не оставляй меня одну.

– Не оставлю, – прошептал Хожий, крепче прижимая ее к себе, но Глаша уже проснулась.

До рассвета было еще далеко. Она лежала, сжавшись в комок и вцепившись в одеяло, над ней на четвереньках стояла сонная Аксютка.

– Глаш, ты чего? Не заболела? Чего плачешь?

Глаша всхлипнула, утыкаясь в одеяло и стараясь сдержать слезы. Маленькая ладошка сестры коснулась ее лба, потом Аксютка прижалась к ее спине, обхватила ручонками и крепко-крепко обняла:

– Ну не надо, Глашенька, не плачь! Страшное что приснилось? Все это сказки бабкины, ничего в них нет, а нас ими специально пугают, потому что мы городские. Ты же сама так говорила.

Глаша вынырнула лицом из одеяла и глубоко вздохнула, прогоняя остатки сна:

– Сказки, Аксюш, сказки. Просто вчера перенервничала, вот и снится невесть что.

– А о чем вы с бабушкой в бане разговаривали?

– О сказках. – Глаша улыбнулась, прижимаясь спиной к тепленькой Аксюше. – Спи, рано еще.

Аксютка зевнула и уткнулась носом сестре в затылок:

– Так я и сплю, это ты чего-то возишься.

Наутро бабка Агафья напекла лепешек с зеленью, сыру козьего на стол поставила да жирного, пахучего молока.