Ведьмино логово
Шрифт:
А вот и доктор Фелл, в белой широкополой шляпе он обходит свои владения; вид у него сонно-добродушный, он умудряется, ничего не делая, сохранять вид сосредоточенный и старательный. И миссис Фелл, маленькая, суетливая, веселая женщина, которая постоянно что-нибудь опрокидывает. Двадцать раз за утро слышался грохот, после которого она восклицала: «Вот черт!» – и принималась ликвидировать последствия, пока не наступала очередная катастрофа. Кроме того, у нее была привычка высовывать голову из всех окон дома поочередно и задавать какой-нибудь вопрос своему мужу. Только что вы видели ее в окне над парадной дверью, и вот она уже выглядывает из другого, в задней части дома, словно кукушка из часов, и приветливо машет рукой Рэмполу или спрашивает мужа, куда он засунул то-то и то-то. Доктор обычно смотрел на нее с удивлением и не мог
Утренние часы доктор Фелл обычно отводил писанию своего великого труда «Обычаи, связанные с употреблением различных напитков в Англии с древнейших времен», монументального произведения, для создания которого ему понадобилось шесть лет научных исследований. Ему доставляло огромное удовольствие проследить происхождение какого-нибудь старинного выражения, вроде «напился до изумления», «промоем глазоньки», «гей, крути колеса!», собирать прибаутки и присловья, в которых фигурируют «хандра», «здоровье», «стужа» и почему-то «перчатки» – короче говоря, словечки, бывшие в обиходе у любителей выпить. Даже в разговорах с Рэмполом он пускался в отчаянные споры по поводу трактатов допотопных авторов, подобных Тому Нэшу («Пирс-Нищий») или Джорджу Гаскойну [5] («Почтительнейшие рекомендации благородным господам по части деликатных увеселений, в коих также содержится решительное порицание неумеренных возлияний и попоек грубых простолюдинов»).
5
Томас Нэш (1567–1601) – английский писатель. Джордж Гаскойн (ок. 1534–1577) – английский поэт и драматург.
Минуло утро с его трелями дроздов, доносившимися с ближайшего луга, со спокойно дремлющим в небе солнышком, в лучах которого растворились все злые чары Чаттерхэмской тюрьмы. Когда наступил полдень, Рэмпол отправился в кабинет доктора, где хозяин дома был занят тем, что набивал свою трубку. Доктор Фелл был одет в охотничью куртку, его белая шляпа висела на уголке каминной полки. На столе были в беспорядке разбросаны бумаги, на которые он то и дело поглядывал.
– К чаю у нас будут гости, – объявил доктор, – придут пастор и молодой Старберт с сестрой. Они, знаете ли, живут в Холле; почтальон мне сказал, что они приехали сегодня утром. Возможно, явится и их кузен, мрачный, угрюмый субъект, если хотите знать мое мнение. Вам, наверное, не терпится узнать еще что-нибудь об этой тюрьме.
– Конечно, если это не…
– Не будет нарушением тайны? О нет. Об этом все уже знают. Мне самому любопытно посмотреть на этого Мартина. Он провел два года в Америке, и после смерти их отца в Холле заправляла делами его сестра. Отличная, кстати, девушка. Старый Тимоти скончался при довольно любопытных обстоятельствах…
– Сломал себе шею? – спросил Рэмпол, заметив, что его собеседник запнулся.
– Шею не шею, – проворчал тот, – а вот все остальное – это точно. На нем живого места не осталось. Он ехал верхом – это было вскоре после заката, – и его сбросила лошадь, очевидно в тот момент, когда он спускался с пригорка возле Чаттерхэмской тюрьмы, у самого Ведьмина Логова. Нашли его поздно ночью, он лежал в кустах у дороги. Лошадь бродила рядом, она не то ржала, не то выла – словно бы от страха. Его обнаружил Дженкинс, один из его арендаторов; так вот, он говорил, что эти звуки – самое страшное, что ему доводилось слышать в жизни. Старик умер на следующий день. До самого конца был в полном сознании.
Несколько раз за время пребывания в доме доктора Рэм-полу казалось, что его хозяин над ним потешается, как над всяким американцем. Однако сейчас он понял, что это не так. Доктор Фелл так упорно возвращался к этим кровавым подробностям просто потому, что сам был чем-то встревожен. Он говорил, словно желая найти облегчение. В том, как бегали его глаза, как он беспокойно ерзал в своем кресле, ощущались неуверенность, подозрительность,
– Эта история, по-видимому, воскресила старинные суеверия, – заметил Рэмпол.
– Совершенно верно, – отозвался доктор. – Суеверий, впрочем, здесь и без того достаточно. Нет-нет, похоже, что все это пахнет чем-то более серьезным.
– Вы хотите сказать…
– Убийство, – проговорил доктор Фелл.
Он склонился вперед, глаза его за стеклами пенсне казались огромными, на старчески румяном лице застыло напряженное выражение. Он быстро заговорил:
– Я ничего не утверждаю, имейте это в виду. Все это, может быть, чистая фантазия и вообще не имеет ко мне никакого отношения. Мм… Но доктор Маркли, коронер, который расследовал это дело, сказал, что ушиб, который был обнаружен в основании черепа у умершего, мог, конечно, быть результатом падения, но мог быть вызван и другими причинами. Мне показалось, судя по его виду, что это совсем не было похоже на результат падения с лошади. Скорее можно было себе представить, что его топтали ногами. И лошадь тут, конечно, ни при чем. И еще одно: дело было в октябре, и было довольно сыро, однако все это никак не объясняет того обстоятельства, что он был мокрый насквозь.
Рэмпол, который пристально наблюдал за своим собеседником, обратил внимание на то, что тот крепко вцепился пальцами в ручку кресла.
– Но вы говорите, что он был в сознании? Он что-нибудь сказал?
– Меня там, конечно, не было. Я все узнал от пастора и еще от Пейна. Вы помните Пейна? Да, он говорил, и, по-видимому, не только говорил. Он, верно, был в каком-то неестественном, прямо-таки дьявольском возбуждении. На рассвете они поняли, что он умирает. До этого он непрерывно писал; доктор Маркли говорит, что ему приспособили доску, чтобы он мог это делать. Пытались отобрать у него перо, но он только оскалился. «Инструкции для моего сына», – сказал он. Мартин находился в Америке, как я вам уже говорил. «Он ведь должен пройти через свое испытание, разве не так?»
Доктор Фелл замолчал и стал набивать трубку. Он втягивал в чашечку пламя от спички с такой силой, словно надеялся, что это поможет ему что-то понять.
– Они не были уверены, нужно ли звать пастора, мистера Сондерса, поскольку Тимоти, этот старый грешник, яростно ненавидел церковь. Однако он всегда говорил, что Сондерс – порядочный человек, несмотря на то что они по-разному смотрят на вещи, и вот на рассвете за пастором послали – на тот случай, если Тимоти согласится выслушать напутственную молитву. Пастор пошел к нему один и через некоторое время вышел, отирая пот со лба. «Боже правый! – проговорил он так, как будто это были начальные слова молитвы. – Этот человек лишился рассудка. Пусть кто-нибудь пойдет к нему со мной!» – «А он способен услышать слово Божие?» – спросил племянник старого Тимоти, у которого был весьма странный вид. «Да-да, – ответил пастор. – Но дело не в этом. Дело в том, что он сам говорит». – «А что он такого сказал?» – спросил племянник. «Я не имею права это открыть, – замялся пастор. – И очень жалею об этом».
Из спальни слышалось жизнерадостное кваканье Тимоти, а ведь он не мог шевельнуться из-за того, что руки и ноги у него были в лубках. После пастора он вызвал к себе Дороти и разговаривал с ней наедине, а потом Пейна, своего поверенного. Именно Пейн позвал их к умирающему, сказав, что дело идет к концу. За окнами начала разгораться заря, когда все они вошли в большую, отделанную дубом комнату, где стояла кровать под пологом. Тимоти уже почти не мог говорить, однако два слова он произнес вполне отчетливо: «Носовой платок» – и всем показалось, что, произнося их, он злорадно усмехнулся. Все встали на колени, пастор прочел молитву, и в тот момент, когда Сондерс совершал крестное знамение, на губах Тимоти выступила пена, он дернулся и умер.
В наступившей тишине Рэмпол услышал пение дроздов под окном. Солнечные лучи, длинные и уже не такие яркие, пробивались сквозь зелень тиса.
– Все это очень странно, – проговорил наконец американец. – Однако, если он ничего не сказал, вряд ли есть основания подозревать убийство.
– Вы так думаете? – задумчиво отозвался доктор Фелл. – Ну что же, возможно, что и нет… В ту же самую ночь – я имею в виду следующую после его смерти – в окне кабинета смотрителя горел огонь.
– Кто-нибудь поинтересовался, что это значит?