Ведьмино отродье
Шрифт:
Рыжий оскалился и затаил дыхание. День начинался, солнце поднималось. А он, не шевелясь, лежал в кустах. Когда ему наскучило смотреть по сторонам и ждать догонщиков, Рыжий закрыл глаза, представил себе Книгу, потом он также совершенно явственно представил, как он открывает ее, как листает, читает, ну, скажем, главу «Этикет», потом листает дальше и снова читает… Прекрасно! Во-первых, это очень полезно для укрепления памяти, а во-вторых, неплохо успокаивает нервы. И так он и лежал себе в кустах, плотно закрыв глаза, и словно бы читал…
Но дрожь никак не унималась, и он вновь и вновь вспоминал события вчерашнего вечера, пир. Ну, думал он, с воеводами — это понятно, он им всегда был не в кость. А тут и вовсе встал поперек горла. И князь, увидев это, посчитал, что будет проще сдать его и затаиться, повременить, а потом, уже где-нибудь через год опять начинать готовиться к походу. И без него уже, без Рыжего, так оно будет спокойнее. И тут князь
Р-ра! А ведь он прав, этот Урван! И ты учись у него, Рыжий! Ведь и действительно, да пусть они себе грызутся, и пусть перегрызутся — все, до единого, вместе с Урваном, вместе с князем, две жалких строчки, дым. И так оно вскоре и будет! Но уже без тебя. Ты ушел — опять, как и тогда, из Выселок. Нет, по-другому, р-ра! Ты ведь теперь прекрасно знаешь, чего ты на этот раз хочешь, знаешь, куда тебе идти и как. И потому вот уже и дрожь в тебе унялась, вот уже и голова твоя опять соображает ясно и четко. Да, ты изгнан от них — ну и прекрасно! Ведь этот Дымск давно уже был тебе камнем на шее, душил тебя, давил, а ты все никак не решался уходить и говорил себе и убеждал, что там не так уж и плохо, что и в других местах разве бывает лучше, ведь главное совсем не в том, что тебя окружает, а что внутри тебя!..
Но если уж так получилось, что ты все-таки не выдержал и побежал — ну так тогда беги и дальше! И время для этого сейчас самое подходящее: день кончился, ночь кругом, тишина, никто тебя теперь не остановит, не заметит, не…
Ар-р! Порс! Порс! И он вскочил и побежал дальше, на юг. И так было пять, восемь, десять переходов подряд: ночью Рыжий бежал, а днем лежал и представлял перед собою Книгу и словно бы читал ее, а то охотился — ловил мышей, искал чепрыжьи гнезда, а больше ничего там не было — ждал темноты и вновь бежал. Завидев вдалеке сигнальные огни, тотчас ложился, полз, а то и вовсе замирал на одном месте. Трава была высокая, густая.
Потом трава вдруг кончилась, пошла одна сухая, пыльная земля. Но это не беда — здесь уже можно было не таиться, потому что здесь уже ни селений, ни постов не встретишь. Здесь гиблый, почти что необжитый край, а дальше будет и того хуже — Зыбь. Всякий, кто хочет обогнуть ее, тот или отправляется по Большому Иноземному тракту, который начинается от Хвостова, или же, если он очень спешит и к тому же богат, то выбирает водный путь, то есть спускается от Дымска по Голубе. Но там и там стоят посты, и все они конечно же уже давно предупреждены, им посулили большие награды, и они ждут его, лапы грызут от нетерпения. А здесь его никто не ждет. Да здесь вообще никого ждать нельзя, ибо очень быстро погибнешь от жары и жажды… И потому, что здесь нет никого, он и пошел сюда, и шел — на четырех, вот до чего устал! — по этим выжженным местам еще целых два дня. Потом не стало и земли, а был один только песок — горячий, зыбкий. Он всасывал, затягивал. То есть лишь только остановишься, как твои лапы сразу начинают в нем увязать, и только чуть замешкался, так вообще уже потом не вырваться утонешь, захлебнешься, как в топком болоте. И даже если просто сбавишь шаг, то очень скоро выбьешься из сил и хочешь ли ты того или не хочешь, а остановишься… и тут же станешь увязать и погружаться глубже, глубже, песок будет давить тебя, душить и обжигать, и… Р-ра! И вот уже и нет не только тебя самого, но и следов от твоих стоп, как это бы осталось на земле, или кругов, как на воде, а есть только один гладкий ровный песок — и там, где ты вот только что стоял, и вообще куда потом ни глянь, будет один только песок, песок, ослепительно желтый песок от горизонта и до горизонта. Вот почему эту клятую Зыбь в Книге Всех Знаний именуют Желтой Смертью. И там же, в Книге, сказано, что никогда еще никто не смог ту Зыбь, преодолеть, а посему…
Но мало ли что сказано! И ты пошел… Но не на четырех — только на двух, на стопах, хоть так было намного тяжелей, проваливался глубже, зато на двух обзор намного лучше, да и песок был до того горяч, что пальцы очень скоро обожжешь, а то и вовсе покалечишь, и что тогда, кому ты будешь нужен там такой, беспалый? Вот и вошел ты в Зыбь прямой как жердь. Вначале на пути хоть изредка, но попадались островки твердой земли, где можно было отдохнуть, перевести дыхание. И вообще, еще не поздно было передумать и повернуть обратно — еще было светло… Но Рыжий шел и шел все дальше, дальше в Зыбь — размеренно, не торопясь. Смеркалось, скрылось солнце. Скрипел песок… И загорелась первая звезда, взошла Луна — и Зыбь стала казаться снежным полем…
Но снег не так скрипит. Снег — это не песок. Снег налипает между пальцами и, напитавшись твоим потом, очень быстро превращается в ледышки. Их нужно постоянно скусывать, иначе стопы быстро разобьются в кровь — и обессилишь, упадешь. В снег. И зароешься в него. В снегу тепло. Луна скрывается в Убежище и умирает там, а после вновь рождается. Луне дано бессмертие…
А он все шел и шел, ни разу не ложился, ведь он же не бессмертный. Он сильно устал. Но вот ночь кончилась, всходило солнце. Песок сверкал как золото. Глаза слезились, стопы подгибались. Очень хотелось пить. Еще сильней хотелось лечь и больше уже не вставать… Но он ступал, ступал, ступал. Песок уже не обжигал его и жажды он уже не чувствовал — он просто шел, следил за тем, чтоб солнце постоянно оставалось справа от него, вот и все. Шел, шел. Также, наверное, семь лет тому назад в Зыбь уходил беглый купец, а после, говорят, его встречали там, в Чупрате. Значит, прошел купец, значит, нашел в себе силы, не сдался. А он чем его хуже? И дальше шел. День — под стопами золото, ночь — под стопами снег. Снег — как в Лесу, такой же чистый, мягкий. Вот только тот, лесной снег, освежал, а этот клонит в сон и забирает силы. И этих сил остается все меньше и меньше, а снег становится все мягче, сугробы все глубже, идти по ним все тяжелей, и голова уже кружится, в глазах уже кровавые круги, уже…
И он не удержался и упал. И сколько он так пролежал, не знал, не помнил. А помнил только вот что: лишь только он очнулся, так сразу, ни о чем еще не думая, вскочил…
И замер. Р-ра! Он — на земле уже, у него под стопами надежная, твердая почва, а Зыбь — вон где она, Зыбь — позади него, правда, в каких-то двадцати шагах. Но все равно он, значит, одолел ее, он перешел через зыбучие пески, он, как и тот купец, не дрогнул. Значит, Равнина, Дымск… И Рыжий засмеялся! Р-ра! Выброси ты их из головы, забудь о них: нет больше Дымска, нет Равнины, нет князя, нет Урвана — никого! Теперь ты — Рыжий, просто Рыжий — в Мэге. Стоишь возле холма, поросшего густым опрятником, а дальше, сразу за холмом, видна гора, за той горой — еще одна гора, но та уже повыше, а там, за той, еще одна, еще, еще; все эти горы называются Хребет. И если перейти через Хребет…
И Рыжий, усмехнувшись, лег. Лежал, смотрел на Зыбь, на горы. И очень долго так лежал, почти что до полудня, а после все же встал и пошел вперед, к Хребту. Теперь он не спешил — неделю поднимался к перевалу и по пути охотился и набирался сил, а вечерами разжигал костер, ложился у огня и представлял перед глазами Книгу, читал ее. А вот о Дымске вспоминать не получалось. И, может, это правильно — ведь Дымск остался в его прежней жизни, а она умерла, ее нет и никогда уже… Э, погоди! Не все так просто, как хотелось бы, потому что ни в коем случае нельзя сбрасывать со счета того, что Мэг — это союзная Дымску держава, и, значит, Тымх вполне может послать сюда гонца и объявить им здесь… Ну что ж, пусть ищут, пусть стараются. А ты… Вверх, вверх! И Рыжий шел, карабкался, цеплялся, скользил, срывался, поднимался и вновь карабкался — вверх, вверх, и вот он, наконец, этот заветный перевал, и ничего здесь нет, один только туман, и день и ночь туман, огня не развести и оттого и бьет тебя озноб; вниз, Рыжий, вниз! И он шел вниз. И вот уже сперва туман остался позади — то есть, вверху, на перевале, — потом, еще через два дня, на краю ледника, Рыжий увидел первый след — наверное, охотника. Потом еще один. И рядом с ним он увидел обломок стрелы. Странно, подумал тогда Рыжий, на кого это они могут здесь, среди этих голых мшистых лугов, охотиться? Но мало ли! И пошел дальше, вниз. Кормился сладкими кореньями, улитками. Потом набрел на тропку и двинулся по ней. Вскоре эта тропка привела его в лес. Лес был приземистый, хвойный, корявый. Но там уже водилась дичь! Рыжий поймал костяника, разбил его о камни и съел. Потом сбил камнем птицу чьивку и проглотил ее прямо вместе с перьями — вот до чего он был тогда голоден! Потом чем ниже он спускался, тем лес становился и выше, и гуще. Там и добычи было больше, так что к вечеру Рыжий довольно-таки прилично насытился. Потом, когда уже было темно, он еще издалека заметил костер там, как оказалось, ночевали дровосеки. Они лежали у огня вповалку, без всякой охраны, и, значит, можно было без особого труда напасть на них, добыть себе одежду, имя и потом уже совершенно спокойно, никого не опасаясь, спуститься в долину, а там, в первом же селении, в первом же доме, в который бы его пустили на ночлег, снова… Нет, ни к чему все это. И, постояв возле огня и немного согревшись, Рыжий так же тихо, как пришел, ушел от дровосеков. Потом еще два дня — и при этом постоянно таясь — Рыжий спускался по тропе, а утром третьего, продравшись через заросли, взобрался на скалу…
Лег и прищурился. Самодовольно зевнул. А что! Ведь он уже, считай, почти пришел туда, куда хотел! Внизу под ним, под обрывом, раскинулась долина — вся зеленая! А вон река, а вон запруда, мельница. А вон квадратики возделанных полей. Дальше дома в две улицы. Повозка едет по дороге. В повозки, так у них в Мэге заведено, впрягают должников, в плуги военнопленных и мятежников… А вон еще дома, еще. И так примерно вот такая же картина будет еще на сорок дней пути, и только потом уже будет столица, град Бурк. И уже там…