Ведьмино отродье
Шрифт:
Ник сидел на краю постели, неуклюже вытянув вперед ногу в «лубке», почти что выпрямленную. Ловел сказал:
— Если возьмешься за второго ангела завтра, к тому времени, как закончишь его, поставим тебя на ноги, поглядим.
Год повернул на новый круг, вечера делались длиннее, и, наконец, день подошел. Ник отложил полировку второго ангела до утра, будто завершение работы над ним и испытание колена на прочность были почему-то неразделимы. Впрочем, уже законченный, второй ангел стоял рядом с первым перед изображением Святого Варфоломея, неся свою долю света, когда с кувшином для растирания в руках, с закатанными рукавами появился Ловел. Время было послеобеденное, и у Ника на кровати еще оставалась тарелка с какой-то остывшей стряпней, к которой он едва притронулся.
— Не хочется есть, — сказал Ник Ловелу, спросившему про тарелку, и поморщился. Действительно, тушеные бобы выглядели еще менее аппетитными, чем всегда, но Ловел чувствовал: это отговорка…
Ловел принялся за растирание, как обычно, а, закончив, вместо того, чтобы привязать к ноге «лубок», подал Нику его костыль и помог встать.
— Поначалу обопрись на него, без «лубка» будет непривычно.
Ник стоял и смотрел на Ловела какой-то миг, веснушки на переносице потемнели до черноты. Ловел видел написанный на его лице призыв и понимал, к кому мысленно обращался Ник. Не к сестре Урсуле, уносившей посуду после обеда, он взывал, не к брату Филиппу, не к людям по койкам, глядевшим на мальчика во все глаза.
Выпал один из тех дней поздней зимы, какие исполнены кроткой надежды, хотя впереди еще можно ждать бурь. На аптекарском огороде у южной стены приюта в такие дни тепло, будто весной. Нику вреда там не будет.
— Пойдем на улицу, — сказал Ловел.
Из аптекарской дверь черного хода вела на огород Довел шел впереди и слышал стук костыля за спиной. У порога из земли показались сине-зеленые стрелки подснежников, на бузине, той, что ближе, пел черный дрозд. Прямая утоптанная дорожка, начинавшаяся у порога, протянулась меж еще голых грядок, на которых скоро вновь зазеленеют чеснок и чистотел, наперстянка, пиретрум и девясил. И там, где дорожка начиналась, Довел и Ник на миг остановились, поглядели друга на друга.
— Ты готов? — спросил Ловел.
Ник в ответ ничего не сказал. Но кивнул. Ловел взял у него костыль и отступил на шаг.
— Теперь ко мне иди. Нет, смотри на меня — не под ноги.
Долго Ник не мог двинуться. Но не отрывал глаз от лица Довела, а тот еще на шаг отступил. Ловел вдруг опять вспомнил Храбреца и конюшню в Новой обители. От волнения сдавило горло.
— Шагай, — только и вымолвил он.
С невероятной осторожностью, сосредоточенностью, Ник сделал шаг, потом еще и еще — пять шагов, и тогда Ловел подхватил его, споткнувшегося, и вернул ему костыль.
Ник улыбался от уха до уха, дрожал.
— Я смог! Я смог!
— Раскричался! — сказал Ловел. — В другой раз, запомни, колено будешь сгибать. Бог дал тебе это колено, чтобы сгибалось, ты же на ноге, будто на помеле. А теперь вернемся в палату.
В аптекарской Ник помедлил перед дверью в палату.
— Когда я вернусь на стройку?
— В кашевары?
— Многие вольные каменщики из кашеваров делались.
Ловел кивнул.
— Погоди. Пять шагов не значат, что ты встал на ноги, и прежде чем тебя отпущу, я должен увериться, что сухожилие не начнет опять уплотняться. — Он улыбнулся. — Пока вырезал бы еще что-нибудь!
Ник помолчал, а потом уголки рта у него потянулись вверх.
— Нет! Я знаю, в ком тут нужда побольше, чем в резчике.
— В ком же?
— В поваре, — сказал Ник.
Глава 14. Чудо
Через несколько дней Ловел отправился к церкви на поиски Серла. Каменщики устроили на зиму себе мастерскую, укрывшись под сводом северного придела, там Ловел и нашел человека, на тесаном камне и капителях вырезавшего орнамент. Зима была мягкой, и мастера смогли многое подготовить к открытию стройки, ожидаемому на Пасху.
Поздоровавшись, Довел сразу перешел к главному.
— Вы помните Ника Редполла? Серл поднял глаза от работы.
— Да. Я вспомнил Ника. Как он там?
— Без костыля уже понемногу ходит, — сказал Ловел. — К тому времени, как вы начнете, сможет взяться за дело.
— Всегда рады ловкому кашевару. Мы соскучились по его стряпне.
Ловел вздохнул:
— И мы будем скучать по ней. Ник, пока нога окончательно выправилась, на приютской кухне трудился. Но я не про его стряпню пришел поговорить. Прошлой осенью вы сказали мне, что из него получился бы кладчик стен.
— Да, если бы не нога. — Серл осторожно ударил теслом.
— А со здоровой ногой?
— И что ж, такая здоровая, чтоб работать на самом верху, на лесах?
— Может, легкая хромота навсегда останется, но нога — да, здоровая — чтоб на лесах работать.
— Ну, тогда из него будет кладчик.
— Именно. Он обучался делу перед тем, как с ним случилось несчастье. Но я думаю, имей он возможность, Ник не просто кладку будет вести — станет каменщиком из настоящих.
Серл прервал работу, поднялся, поскреб подбородок.
— Откуда вам знать, досточтимый Ловел? С чего вы решили? — Он усмехнулся. — Берись за то, к чему годен, как говорят. И, прошу прощения, не слышал, чтобы говорили, будто ваше дело обращаться с камнем.
Ловел принялся осторожно разворачивать что-то, принесенное в куске мешковины.
— Взгляните, — сказал он и поместил второго, из вырезанных Ником Редполлом, длиннокрылого ангела на гладкую поверхность каменной глыбы, которую обрабатывал Серл.
Серл поднял фигурку и оглядел, вскинув при этом брови и сложив губы дудочкой, — вот-вот присвистнет.
— Ник сделал, Помню, строгал понемножку…
— Ник, — отозвался Ловел.
— Хорош. Да, отличная работа — для новичка. Хотя маленький деревянный ангел еще не превратит его в каменщика. Камень не дерево, и все это… — он ткнул большим пальцем через плечо, и его жест указывал на хоры без крыши, на гору тесаного камня в приделе, целиком на церковь, которая будет когда-то стоять, но пока лишь чуть поднялась от земли и зрима лишь на чертежах мастера каменщиков, — все это не резная фигурка, какую подхватишь одной рукой… Знаете, из него выйдет способный резчик.