Ведьмины байки
Шрифт:
Немного уже осталось – вдали черный свод без опор показался, выход из царства навьего. Спохватился Соловей:
– А как же стража при выезде?
– Конями сметем!
Выскакиваем к горочке, а там не пяток дружинников пеших, а десять пятков конных! С ночного разбою возвращаются, узлы с добром везут, у переднего поперек седла – девка визжащая, руками-ногами колотит. Увидали нас – луки вскинули. Девка на всякий случай потерю чувств изобразила.
Осадили мы коней, только земля из-под копыт брызнула.
– Глянь-кось, родственнички вахрамеевские! – говорит старшой с расстановочкой. – Куда это вы ни свет ни заря поспешаете?
Ляпнул я первое, что в голову пришло:
– Не спится что-то, решили в чистом поле с ветерком покататься.
– Будет вам ветерок, вон летит уже!
Тут и Вахрамей подоспел. Увидал, что бежать нам некуда, придержал ковер, с величием неспешным на землю опустился, прочее воинство в небе клином журавлиным выстроилось.
Соступил царь с ковра, повел речь грозную:
– Ну, потешились – и будет! Далеконько вы забрались, никому прежде и полпути одолеть не удавалось. Ты глянь, и лягушка с ними! А это что за казак зеленоусый? Соловей?! Не узнал – богатым будешь, ежели не помрешь невзначай! Алена, дрянь эдакая, прыгай с коня и ползи к батюшке на поклон, а то зацепим ненароком: я не Сема, у меня дождик оперенный, градины зазубренные, клюнут – кровью вымочат. Эй, холопы дружинные, в дочь мою не смейте целить, она мне живая нужна, касательно же целой и невредимой уж как получится!
Ничего Алена не ответила, только крепче ко мне прижалась.
Начал было царь руку подымать, лучники тетиву оттянули, – да передумал, решил поглумиться напоследок:
– Давай, Сема, мы с тобой потехи ради на мечах сойдемся, моя сабелька супротив твоего кладенца. Пока биться будем, дружина твоих друзей не тронет, а ежели, не ровен час, начнешь верх одерживать, уж не обессудь – из луков тебя пристрелят, для поддержания царского престижу. Ну а коль сгинешь в неравном бою, честь тебе и слава – тут и прикопаем, а я себе нового поединщика выберу.
Алена мне на ухо шепчет прерывисто:
– Сема, не соглашайся! Все равно он нас убьет, только муку продлишь!
Друзья-побратимы молчат согласно, царевой блажи потакать не советуют.
Спешился я неторопливо, меч из ножен вытянул. Травление золоченое от острия до черена переливами на свету заиграло.
– Кладенец-то отдай, – говорит Вахрамей. – Кладенцом я биться буду. Моя сабелька тоже хороша, не гляди, что ржавая и треснутая, с ней еще мой прадед в поле ходил – капусту по осени вырубать.
– Сема, – чуть не плачет Алена, – что ты делаешь? Он же тебя на кусочки посечет, из живого сердце вынет!
Бросил я Вахрамею кладенец:
– Подавись, собака!
Дрогнул мой меч в чужой руке, зазвенел недовольно. Половину силы растерял, да против сабельки Вахрамеевой и четверти много будет.
Сошлись мы, покружили друг против друга, примерились к супротивнику. Кабы нам обоим кладенцы али сабельки – с трудом, а уложил бы я Вахрамея. Царь к мечу привычен, да тороплив, это его и сгубило бы, ан кладенец сам себе поживу ищет, на мечника только вполовину полагается, в любом доспехе щелочку найдет, под встречный удар подставится, мимо отведет. Его же лезвием к лезвию не примешь, перерубит саблю вместе с поединщиком, только плашмя отбить и можно. О победе и помышлять нечего, продержаться бы подольше, жизнь друзьям продлить.
Стакнулись мечи, взговорили по-своему. Кладенец волком матерым, сабелька шавкой дворовой. До чего обидно против своего меча биться, помимо воли думаешь: тут бы я ловчее замахнулся, а здесь поднял повыше!
Теснит меня царь, я знай отмахиваюсь, как палкой от оглобли. Гомонит дружина вахрамеевская, ставки делает, сколько продержусь. Соловей, гляжу, тоже мелочь какую-то отсчитывает. Тут Алену кто-то с седла потянул, закричала она, упираясь да царапаясь. Отвлекся я на крик, пропустил удар гибельный. Тут бы поединку и конец, да ослушался кладенец, не пошел против хозяина, вильнул в сторону. Распорол мне правый бок до ребер, под рубахой горячо да мокро стало. Попятился я вверх по горочке, свободной рукой порез зажимаю. Расступились конники, меня, а вслед и Вахрамея пропуская. Царь в раж вошел – кладенец так и свищет. Загнал меня на самую верховину, еще и измывается:
– Куда, Сема, торопишься? Без коня на две сажени все равно не прыгнешь, а колдовать я тебе не дам!
Кабы я сам знал куда! Время тяну, а там авось что случится.
Вдругорядь меня царь зацепил, плечи подрезал. Правая рука плетью обвисла, сабля разом пудовой стала, едва удержать. Поигрывает царь кладенцом, посмеивается:
– Сдаешься, Кощеич?
Показал я ему молча палец срединный.
Замахнулся Вахрамей в последний раз…
Тут-то и пришел черед авосю случайному: раскрылся свод над горочкой, солнышко лучик показало, да сразу и отдернуло – провалился в навье царство мужичонка неказистый, штаны в заплатах, рубаха веревочкой подпоясана, в каждой руке по гусю-лебедю задушенному. Вахрамея по земле распластал, сам сверху сидит, озирается, рот раскрывши: место незнакомое, вокруг дружина конная да пешая, ковры летучие на ветру мелкой рябью перекатываются, я над ним с саблей стою, от слабости шатаюсь – башка кружевами розовыми перевязана, весь в кровище, будто упырь какой.
Затряслись у мужика все поджилочки.
– Занесла же меня нелегкая не ко времени!
– Что ты, мил человек, в самый раз!
Наклонился я, выдернул у Вахрамея свой кладенец. Завозился царь, руками-ногами задрыгал:
– Слазь с меня сей же час, недоумок сиволапый!
Посмотрел мужик под себя с удивлением, рукой пощупал:
– Никак, придавил кого? Не серчай, добрый человек, вот те гуся за урон! Ишшо тепленький…
Вахрамей гуся не берет, ругается пуще прежнего:
– Пошел вон, смерд! Как ты смел честный бой задом своим безродным прерывать?! На дыбе уморю!!!
Откатился мужик в сторону, гусей бросил и от греха подальше в траве высокой схоронился.
Вскочил царь на четвереньки, а дальше кладенец не пущает – меж лопаток Вахрамею уперся.
– Ну что, честный поединщик, велишь меня стрелять али дозволишь друзей на горку кликнуть?
Растерялась дружина, приспустила луки, ждет слова царева, а тот только зубьями скрежещет – уж больно добычу упускать не хочется. Переметнулся авось на Вахрамееву сторону – потемнело у меня в глазах на миг единый, пошатнулся я, руку с мечом отвел, а царь, не будь дурак, ухватил меня под колени да на себя дернул.