Ведьмины байки
Шрифт:
Поморщился я, рукой о стену оперся. Худо мне, голова кругом идет, в глазах то и дело темнеет, да виду не подаю:
– Сейчас, Сема, я тебя сычом оберну, ты наверх взлетишь и разведаешь, что да как. Ежели все тихо – свистнешь… Нет, лучше ухни тихонько, я обратно расколдую. Ты тогда решетку отомкнешь и лесенку нам спустишь.
Вздохнул Соловей, да перечить не стал. Взял отмычки в зубы, изготовился.
И без оков тяжко в темнице навьей колдовать, на одно малое чародейство больше сил извел, чем десять заковыристых на воле стребуют. Исчез Сема, на полу что-то махонькое закопошилось. Пригляделись Муромец с Аленой:
– Сема, ты чего, это же мыш летучий!
– Так я же вам и говорил – зайцем оберну… Вот только никак в толк взять не могу – отчего их двое?
Засуетились побратим с царевной:
– Семушка, ты полежи пока, отдохни, с мыслями соберись…
Трепетнул мыш крыльями, взвился по кругу, протиснулся сквозь решетку. Долго его не слыхать было, мы уж думали, что царь стражу у колодца оставил, изловили беглеца. Наконец пискнул условно, по решетке коготками заскреб – мол, все тихо, расколдовывай, Кощеич!
Эх, одна голова – хорошо, а две полголовы – хоть выбрось, до того после нового чародейства разболелись. Потемнело у меня в глазах, всякий интерес к побегу пропал – какая разница, где помирать, лишь бы в покое оставили.
Куда там в покое! Замычало сверху жалобно, копытом переступило. Алена мою голову к себе на колени перетянула, по волосам гладит:
– Ну Сема, ну постарайся… ты же можешь… давай еще разочек!
Накатилась на меня тьма с новой силой, землей могильной грудь сдавило, едва вдохнуть сумел, и то когда Алена, перепугавшись, что есть мочи тряхнула.
Слышим, выругали крепко меня и мою матушку вместе с бабкой покойной, зазвенел Соловей отмычками, поднял решетку:
– Не сыскал я лесенки, вот вам веревка с узлами. Да потише там, стража при выходе караул несет!
Тормошат меня друзья:
– Сема, вставай, выбираться надобно, пока тревогу не подняли!
– Куда вставать-то? Я и так стою, это вы по стенке ходите…
– Лезь, искусница, – говорит Муромец, – а я Сему прихвачу.
Алене повторять не надо, белкой юркой вверх по узлам шмыгнула. Поди, на дуб с той же сноровкой карабкалась. Муромец меня через плечо перекинул и вслед полез.
Наверху Соловей нас поджидает, веревку к столбу пыточному привязал и руками для верности придерживает. Все поглядывает, как бы рогами развесистыми в решетке поднятой не запутаться.
– Я вот думаю, – говорит, – ежели Сему вдругорядь по голове садануть – он в прежний ум войдет или вконец околеет?
Повел я на него оком мутным – отвалились рога вместе с волосами, только чуб казацкий в середке остался. Видит Соловей, что с меня взятки гладки – не в себе человек, лучше не трогать, а то как бы вовсе голову не снял.
Поставил меня Муромец на ноги, к стенке прислонил. Ничего, терпимо, не падаю. Вдоль коридора застенки пустые тянутся, где решетки, где дверь глухая. Соловей для интересу одну отпер – обрадовался. Лежит там на полу куча оружия, добыча военная, а сверху мой кладенец в ножнах. Пошарили Семы тихонечко – сыскали булаву и суму воровскую с ножами. Теперь и прорываться можно.
При выходе два стражника караул несут, позевывают бдительно. Увидали нас – попятились. Впереди Муромец несется, булавой потрясает, за ним Соловей – чуб и щетина трехдневная, позади Алена едва одетая, на нее я опираюсь, вся одежа в крови засохшей. Не поспели стражники разбежаться, изловил Муромец их за вороты и друг к дружке лбами приложил. Оттащил к яме, сбросил – будет кому ответ держать, ежели Вахрамей припожалует.
На дворе уж светать начинает, птицы голоса пробуют. Коротка вешняя ночь, да беглецам любой мало будет. Где бегом, где ползком – добрались до конюшни. Конюху Муромец только булаву пудовую показал – тот так без чувств и повалился. В углу солома заворошилась, Волчок вылазит, отряхивается:
– Что-то припозднились вы, я уж сам хотел бежать-выручать!
– Набегаешься еще, герой!
Оседлали друзья коней, из конюшни вывели. На меня же страшилище двухголовое мчится, шестью ногами перебирает, тремя хвостами машет. Не забоялся я, взял кладенец на изготовку, спрашиваю:
– А ты кто таков будешь, зверь невиданный, чудище неслыханное? Куда коня моего богатырского подевал?
Отвечает мне зверь невиданный, чудище неслыханное:
– Ты что, хозяин, окосел аль белены объелся?! Я ж и есть конь твой богатырский! Садись скорей да поскачем вон из царства навьего!
Сверху доносится:
– Своих уже не узнает! Не к добру!!! Кончается, поди! Кар-р-р, кар-р-р!
Поднял я голову – все небо в воронах. Бр-р-р… Помотал головой – давай на коня садиться. Сивка мордой меня подпихивает, бранится:
– Хвост-то отпусти, он не для поводьев привешен! Вот уж горе мне с тобой, во хмелю и то задом наперед не садился, со стоячего не падал!
Алена помочь вызвалась, подсадила и сама за спиной уселась, поводья взяла:
– Свезешь двоих, конь говорливый?
– Свезу, как не свезти – с четырьмя рысью иду, под десятью не падаю! Можешь еще Семин осот в тулупе позади пристроить, он легонький!
Вывели мы коней за ворота, подхлестнули для задора и помчали во весь лошадиный скок, конскую прыть.
Чуют кони беду, из кожи вон лезут, оглянуться не успели – места обжитые минули, прямая дорога к горе заветной протянулась. В чистом поле ветер разгулялся, траву клонит, вслед улюлюкает. Ворон над нами кружит, погоню высматривает. Куст рукавами машет разудало, я попеременно то влево, то вправо сползаю; хорошо, Алена начеку, не дает упасть.
Обдуло меня ветерком – вроде оклемался, сам поводья подобрал. Хотел Соловью чуб исправить, да тот отказался:
– Привык я к нему, да и голове посвободней. Ты мне лучше усы в пару отпусти.