Ведогони, или Новые похождения Вани Житного
Шрифт:
— А не война?! — неуверенно воскликнул Ваня.
Не успели ребята разобраться, что к чему, как подтолкнули их автоматные стволы к дверям, дескать, а ну живо, туда! Да еще снабдили указания автоматов крепкими матюгами! Ваня глянул в глаза человека с черной повязкой — и понял, что это не шуточки! Явно это люди гор — боевики! А малый лешак уперся, дескать, не пойду в пещелу… Десантница, уже понявшая что к чему, живо–два завязала косынкой круглые лешачиные глаза, как вроде они в жмурки играть собрались, и ребята, подхватив Березая с двух сторон, подтолкнутые сзади хорошими пинками, влетели обратно в вестибюль. Толпу, загнанную в больницу, разбили на части, и боевики с повязками погнали народ по палатам.
Ребят с лешаком и еще человек тридцать загнали в палату на первом этаже. Когда горец с зеленой повязкой, ворвавшись в помещение, дал автоматную очередь в воздух, в палате раздалось «уа–уа», оказывается, тут кормили младенцев. Видать, это было родильное отделение. Женщины закричали и прижали дитёнков к груди.
Боевик приказал всем сесть на пол, выглянул в дверь — и заорал, что тут младенцы, чтоб их убрали отсюда к чертовой матери! Женщины завыли, но боевик велел всем сидеть тихо, иначе кому-то, де, будет очень больно… Все, даже младенцы, смолкли.
И на улице была страшная тишина: не шумел транспорт, не лаяли собаки, не пели птицы… Да, птицы! Как же Ваня-то не допетрил, встретив тучу покидавших гиблое место птиц, что к чему… Бабушка-то Василиса Гордеевна сразу бы догадалась — и повернула бы плот вспять… Ох, Кумушка–речка не в добрый час принесла ты их в этот город! Да реке-то откуда бы знать про людские дела!.. А вот с птицами он сплоховал!..
Все сидели на полу. Ребят затерли в угол, рядом оказались нарядная женщина и мужчина в спортивном костюме, видать, знакомые, потому что они переглядывались меж собой. Женщина, когда боевик оказывался спиной, одними губами пыталась что-то сказать мужчине. Тот мотал головой, дескать, не понимаю. Ваня тоже попытался читать по ее губам, — но тщетно. Она крутила перед собой указательным пальцем, потом прикладывала руку к уху, — Ваня понял так, что она куда-то позвонила, и мужчина тоже понял, кивнул, тогда женщина принялась пальцем выписывать буквы у мужчины на спине. И опять он закивал. Женщина улыбнулась.
Может, она успела позвонить куда надо — и теперь их спасут?! Вот они полоны–те русские… Собирались капитана выручить из плена — да сами попали в полон!.. Эх, Добрыню Никитича бы сюда! Или старого казака Илью Муромца!.. И Ваня явственно услышал в могильной тишине скрипучий голос Василисы Гордеевны:
Рвал он оковы железные, Хватал он поганого татарина, Который покрепче, который на жиле не рвется. Взял татарином помахивать: В одну сторону махнет — улица, В другую — переулочек…Да только нет тут богатырей, а Ванина дружина хоробрая состоит из рыжей девчонки, малого дитенка-лешачонка, растения в горшке да куклы!.. Вот и все богатыри, вот и все поленицы удалые!
А тишину разодрали автоматные очереди. Стреляли где-то в больнице. Лешак по–прежнему сидел с завязанными глазами и при каждом выстреле вздрагивал. Стеша, успокаивая, поглаживала его по кумачовому плечу. Тут в сопровождении боевика появилась чернявая женщина в белом халате, — может, детская медсестра?.. И, пробившись к мамашам с младенцами, забрала у них, невзирая на протесты, кагонек [35] , положила на обе руки — и куда-то унесла.
35
Кагонька– младенец, грудной ребенок. [Ред.]
Лешачонку надоело сидеть с завязанными глазами, он содрал косынку — и стал в недоумении оглядываться по сторонам. Потом громко сказал:
— Пещела! — и повел рукой, дескать, вот она пещера-то!
— Тш–ш, — зашикала Стеша. Но боевик услышал, обернулся к ним и крикнул:
— Я сказал, тихо сидеть! Кому там жить надоело, эй, ты, иди сюда! — и указал автоматом на Березая.
— Гвозденье! Бобо! — воскликнул бедный лешачонок при виде железного оружия.
Ваня стал подниматься, но десантница опередила его. Возвышаясь над сидящими в своем калиновом платьице, девочка сделала умильное лицо и зачастила:
— Дяденька, пожалуйста, он больной, не понимает, психический он… — и постукала себя пальцем по виску.
Боевик нахмурился, потом ухмыльнулся:
— Скоро все вы тут станете психическими… конечно, кто живой останется!..
И опять стало тихо. Сколько они сидели в этой пещерной палате, никто не знал. Пить им не давали, в туалет водили под конвоем, а уж о еде и речи не было… Приходило Ване в голову, что для улучшения положения, в которое они попали, можно как-то использовать петарды, закупленные ко дню рождения Стешиной тетки, небось, тетка-то не обидится… Но по трезвому размышлению мальчик понял, что ничего хорошего из этого не выйдет, а выйдет только плохое…
Где-то снова раздалась автоматная очередь, — на верхних этажах стреляли, — мимо окна пролетел какой-то человек, рухнул с глухим стуком на асфальт.
— Бух! — прошептал Березай, вытаращив круглые шары.
За окнами опустились сумерки, потом темнеть стало. Глаза лешака в темноте светились, как у кошки, — Стеша потихоньку опять надела ему повязку. Ребята, притулившись друг к дружке, попытались уснуть. И, как ни странно, уснули…
Разбудила их автоматная стрельба — в палату вбежали боевики и стали орать, нет ли тут ментов или военных из гарнизона… Дескать, лучше выдайте их, а то все, кто рядом сидел, да не сказал, в расход пойдут… Люди съежились — но молчали! В палате, в основном, оказались женщины, ребятишки да старики. Нарядная женщина, жестами рассказавшая, что куда-то позвонила, незаметно переместилась и закрыла собой мужчину в трениках. Ваня со Стешей соединили плечи, чтоб скрыть зазор, в который видать было мужика. Наверное, он мент был или военный, небось, выходной выдался, вот и оказался, на свое счастье, без формы… Боевики грозно повели стволами автоматов, пустили над головами очередь — и ушли. Потом мужчина с женщиной перешепнулись, что город, де, взят боевиками, и даже флаг на здании администрации сменили. Ваня услышал и подумал: ничего себе! Куда ж это военные-то смотрели?! Как можно целый город захватить? И зачем?!
А безжалостное солнце пекло сквозь окна нестерпимо, душно было в палате, и пить хотелось, просто сил нет. И видать было в окошки, — да и слыхать, — как вертолеты пролетают над больницей… Наши вертолеты?..
И тут в палату опять ворвались боевики. К своему-то они уж привыкли, а от этих-то, новых, кто его знает, чего ждать… И дождались!!! Нарядную женщину, хоть пригибалась она к самому полу, заметили — вытащили и куда-то поволокли. Но не было времени жалеть хорошую тетеньку, хоть кричала она где-то в коридоре так, что мороз по коже подирал, потому что горец в черной повязке указал на одну из мамаш, младенца которой унесли и не вернули, потом на пожилого дядьку в кепке и… Повернулся боевик в сторону ребят, переводил взгляд со Стеши на лешачонка, глянул потом на Ваню, — и ткнул в мальчика: ты! Велел всем простыни взять и становиться на окна, пожилой замешкался, дак попало ему автоматом под ребра.
Ваня заскочил на подоконник указанного окна, завернулся в простыню — стоит, ровно привидение, понять ничего не может. А боевик ногу ему подправил, дескать, вот так вот стой.
И понял Ваня, что там, на площади, за заборами, за бронированной техникой, за перевернутыми частными машинами наши прячутся, окружили, видать, больницу русские войска. Знать, на приступ пойдут! Вон тень человека видна, скрывшегося за бронемашиной, а вон еще один побежал в поисках лучшей позиции… И тут из-за Ваниной ноги раздался выстрел!.. И упал наш солдат! Мальчик пошатнулся — но устоял. Значит, вот зачем их сюда поставили - для прикрытия. И с другого окна, из-за молодой матери стрелять стали! Она замахала белой простыней, закричала в форточку: «Не стреляйте! Пожалуйста, не стреляйте!» И не стреляли пока с улицы! Из больницы зато стреляли — из всех окон, в каждое окошко, небось, поставили по живому человеку… А сами за людьми укрываются! Ох ведь! Вот они полоны–те русские… Где же Волхи Всеславьевичи да Ильи Муромцы с Добрынями?!