Ведомые

Каллихен Кристен

Он располагается в кресле, вытягивая перед собой длинные ноги.

— Подожди, пока попробуешь стряпню Мартины.

Когда она ставит две миски с пастой, я понимаю почему. Моллюски и мидии, смешанные с лингвини, все блестящее от оливкового масла и ароматное благодаря кусочкам чеснока, петрушке и лимонной цедре. Это лучшее, что я ела в своей жизни и я макаю сок хрустящим белым хлебом.

Некоторое время мы молчим, просто наслаждаясь едой и морским бризом, охлаждающим кожу. Приходит Мартина и забирает тарелки, и Габриэль снова что-то говорит

ей.

Просто смешно, что я нахожусь в предобморочном состоянии, когда он заговаривает. Он, вероятно, произнес что-то типа «Эй, спасибо за еду». Но звучит так, будто из его рта выходит чистый секс.

Я со вздохом откидываюсь назад. Он выглядит таким же довольным, его руки сложены на плоском животе, выражение лица спокойное, когда он смотрит на море.

— Я этого не понимаю, — произношу я.

Он смотрит на меня.

— Чего не понимаешь?

— Этого. — Я указываю рукой на окружение. — У тебя есть потрясающий дом, который ты редко посещаешь, и другие дома, которые, по-видимому, одинаково великолепны, и все же никто из парней не гостил ни в одном из них. Почему?

Между его бровями образуется мрачная складка.

— Однажды отец Киллиана сказал мне, что лучшей инвестицией для мужчины может стать недвижимость. Она осязаема, истинна, вечна. Я согласен.

— Это я поняла, но зачем это имущество, если ты не собираешься им наслаждаться, никогда не приводишь сюда друзей? — Я наклоняюсь вперед. — Почему ты не впускаешь их, Габриэль? Они тебя любят, а ты держишь их на расстоянии вытянутой руки.

Его щеки заливает румянец, он вскакивает и начинает расхаживать.

— Я не общительный, Софи. Ты это знаешь.

Я смотрю, как он мечется.

— Я не говорю о том, чтобы устраивать дикие вечеринки. Я спрашиваю тебя о стенах, которые ты систематически выстраиваешь вокруг себя перед самыми близкими людьми. — Он смотрит на меня через плечо, и я смягчаю тон. — И, думаю, ты это знаешь.

Наши взгляды встречаются, но я не моргаю. Он ругается с придыханием и сжимает затылок.

— Габриэль, ты очаровательный, остроумный, внимательный мужчина... Не закатывай глаза, ты такой и есть. — Я встаю и подхожу к нему. Не слишком близко, потому что прямо сейчас он закрылся. — Ты милый. Ребята, Бренна — они все твоя семья, и ты так хорошо обращаешься с ними, заботишься о них лучше, чем кто-либо. Почему бы тебе не позволить им заботиться о тебе?

Резко выдыхая, он поворачивается ко мне.

— Я не знаю как, — рявкает он.

— В каком смысле?

— Чертов... — Он пропускает руку через волосы и хватается за них. — Моя мама, отец... они... они, нахрен бросили меня, так? Два человека, которые должны были любить меня больше всех. Оставили. Я знаю, что ребята и Бренна меня любят. Но если я впущу их, а потом...

Он отходит прежде, чем вернуться, его глаза большие и полны боли.

— Если они целиком в деле, то и я. Это будет еще больнее, Софи. Ты понимаешь? Еще больнее будет, если...

Он

отводит взгляд, хмурясь так сильно, что его губы сжимаются.

— Габриэль, они не уйдут...

— Я едва могу переносить то, что впускаю тебя. Открыться — это так чуждо для меня. Я понятия не имею, какого черта творю. Но ради тебя я стараюсь, потому что ты... — Он прерывается на полуслове, выглядя так, будто паникует.

Я обнимаю его и прижимаю ближе. Ожидаю сопротивление, но он сдается, зарываясь носом в мои волосы и вдыхая глубоко, обнимая так, словно я сейчас испарюсь.

— Все в порядке. — Поглаживаю его напряженную шею. — Прости. Мне не стоило давить.

— Нет, стоило. То, как я себя защищаю, ранит их. Я это вижу. Но не знаю, как измениться.

Кончиками пальцев я провожу по ямке внизу его шеи и далее по сильной груди.

— Просто поступай с ними так, как поступал со мной.

То, как его покидает напряжение, неуловимо, но значительно. Я практически могу почувствовать его улыбку и уж точно ощущаю жар, зарождающийся между нами.

Его голос становится намеренно глубоким.

— Не думаю, что они одобрят такой подход, Дарлинг.

Рукой он скользит вниз, чтобы взять меня за задницу.

Я улыбаюсь.

— Вероятно, будет лучше, если этот особый подход ты оставишь только для меня.

— Всегда только для тебя, — обещает он, вторую руку опуская вниз. И хватает меня за попку, разминая ее с одобрительным рычанием.

Я запрыгиваю ему на руки, обхватывая его талию ногами.

— Отнеси меня в постель, Солнышко.

Он начинает идти, но не в дом. Опускает меня на большой шезлонг под тенью бугенвиллии, а потом крадется сверху, губами находя мою шею. Единственный хороший рывок сарафана — и одна грудь выскакивает наружу.

— Габриэль... — стону я, когда он втягивает сосок в свой горячий влажный рот. — Не здесь.

— Именно здесь, — отвечает он над жесткой горошинкой, щелкая по ней языком.

Я извиваюсь и пальцами нахожу путь к его волосам, крепко удерживая, пока он продолжает лизать и сосать. Еще один рывок, и обнажается другая грудь.

Я смотрю на открытую дверь, ведущую в кухню.

— Я не смогу смотреть Мартине в глаза, если она застанет нас здесь.

Он целует мою оставленную грудь, хватает зубами затвердевший сосок и тянет ровно настолько, чтобы этого хватило, и я практически сошла с ума. Я выгибаюсь, молча умоляя о большем.

В его груди зарождается мрачный смех. Покрывая сосок смачными поцелуями, он опускает руку под мое платье и проводит между ног, где я уже мокрая, и все болит.

— Я отпустил ее на остаток дня.

Стоном отвечаю на его прикосновение, вытянув голову, чтобы поцеловать в висок.

— Блять... я скажу ей, что она выходная всю неделю.

Он издает рычание, запуская пальцы под мои трусики.

— Хороший план.

После этого мы не разговариваем.

***