Ведро, тряпка и немного криминала
Шрифт:
С деньгами получается редко — к концу месяца я сама сижу на «бомжатине» — а посидеть с сыном я соглашаюсь. Подруга не слишком придирчива при выборе «принца», и те кадры, которые попадают в ее любовные сети, детям лучше не показывать.
Правда, на этот раз Катька не спешит меня о чем-то просить. Она устраивается на кухне, стаскивает прозрачную пленочку с коробки конфет и не особо жизнерадостно сообщает, что поругалась с очередным кавалером. Три чахлые гвоздики она бросила в его наглую физиономию, а конфетки пожалела, прихватила с собой. Правда, на полпути Катерина вспомнила, что у сынишки
Сочувственно улыбаюсь — в этом вся Катька. Она никогда не отказывается от того, что само плывет ей в руки, и в результате тратит кучу времени на попытки пристроить куда-нибудь то самое… плывущее.
М-да. Конечно, я не избалована элитным бельгийским шоколадом, но помадка это все-таки чересчур. Хуже может только кондитерская плитка эконом-класса, не тающая во рту и распространяющая тонкий аромат нефти.
— Кать, без обид, но твой бывший полнейший жмот.
Подруга кивает, но не спешит вдаваться в подробности. Катька в принципе легко вычеркивает из своей жизни неудавшихся кавалеров на руку и сердце. А я вот никак не вычеркну злосчастного Петьку — всплывает и всплывает, зараза.
Печально вздыхаю и начинаю расспрашивать Катьку про школу.
Та радуется новой теме для разговора и спешно пересказывает все новости: мое увольнение не особо помогло стремительно падающему авторитету школы — паникующие родители продолжают забирать детей из этого криминогенного заведения. Первые ласточки потянулись уже после смерти Дениса Костылева, а после нападения на физика кто-то распустил слух, что в школе завелся маньяк.
Интересуюсь у Катьки, кто мог сочинить этот бред.
— Тьфу на тебя, какой бред, — она тихо фыркает и берет в руки пустую сахарницу. — Совсем одичала. Где сахар?
Вспоминаю, что вчера сахар был, но я поленилась его пересыпать и накладывала в чай так, из пакета.
— Сейчас наберу, — вылезаю из-за стола и начинаю рыться в кухонных шкафчиках. Помню, он лежал где-то здесь. Или там. Или… еще где-то. Память услужливо подсказывает, что я бестолочь. Спасибо, но данная информация и так мне известна.
Пока я обыскиваю кухню в поисках сахара, Катька развивает тему о школьном маньяке:
— Девятиклассника выкинули из окна, дворника пырнули ножом, уборщицу тоже пырнули, правда, не насмерть, учителя подстрелили… чем не маньяк? Зуб даю, следующий — директор! — кровожадно заявляет Катька.
Мне отчего-то взбредает в голову влезть с уточнениями:
— А что ты Гальку не посчитала?
— Так у нее же сердечный приступ!
— А вот и нет! Федор Иванович… ну, помнишь, который из Следственного комитета? Маленький, круглый, голубоглазый, волос почти нет, одна седина. Так вот, он говорил, что Гальку отравили. Подсыпали ей какое-то сильнодействующее лекарство.
От избытка чувств Катька опрокидывает кружку:
— Точно маньяк!..
Ее изрядно разбавленный молоком чай разливается по столу. Хватаю кухонное полотенце, начинаю вытирать; Катька вскакивает и с руганью убирает на мойку конфеты и пустую сахарницу. В процессе она задевает локтем мою чашку и та падает, да так неудачно, что по полу разливается горячая
Катька виновато вжимает голову в плечи:
— Ну че, я-то причем… это ты так поставила, она бы все равно кокнулась…
Секунд двадцать, не меньше, обдумываю это замысловатое извинение — на первый взгляд кажется, что меня еще и обозвали криворукой, но в этом вся Катька. На нее нельзя обижаться. С улыбкой просвещаю подругу, что на самом деле в этом происшествии виноваты советские строители, которые пожалели квадратных метров для нашей кухни, после чего иду в ванную за большой тряпкой.
Катька с ногами забирается на табуретку и продолжает рассказывать: на прошлой неделе Бориса Семеновича увезли на «Скорой» с гипертоническим кризом, но вчера наш неугомонный директор снова появился на рабочем месте и продолжил руководить школой с присущим ему энтузиазмом. Катька подозревает, что он сбежал из больницы, радея о благе вверенного ему учебного заведения, ведь после гипертонического криза так быстро не отпускают.
— Я думаю, это и есть маньяк, — заговорщически сообщает подруга.
Мне очень хочется рассказать Катьке, кто на самом деле совершил эти убийства, но нельзя, Хучик не одобрит. Особенно если при задержании случится какая-нибудь накладка и Костылеву удастся сбежать.
А жаль. Я бы с удовольствием успокоила Катьку — а то она явно видит себя следующей жертвой выдуманного маньяка. Хотя по-моему это логично — если не знать о ситуации с Костылевым, можно подумать, что убийца специализируется на уборщицах.
Пока я размышляю о маньяках, Катька ворчит, что я кулема, и как можно жалеть человека, который тебя уволил. Пытаюсь объяснить, что на самом деле Борис Семенович не плохой, просто нервный и слишком сильно печется о благополучии школы. А я… как говорится, лес рубят — щепки летят. Ну и ладно. Специалисты моей «эксклюзивной» профессии требуются везде, вот вылечу простуду и вплотную займусь работой.
Какое-то время мы обсуждаем состояние рынка труда уборщиц, потом переходим на женские мелочи, и вот наконец Катька заявляет, что ей пора. Старательно изображаю на лице огорчение. За последний час подруга совсем утомила своим пессимистичным настроем и постоянным брюзжанием в адрес несовершенного мира. Наверно, я просто отвыкла от ее общества.
В прихожей Катька с огорчением обнаруживает, что сапоги до сих пор влажные. Радушно предлагаю засунуть газету. Подруга отмахивается, уверяя, что добежит до дома и без самодельных стелек. Все равно, если на улице до сих пор идет утренний снег с дождем (а с чего бы ему перестать идти?), она промокнет меньше, чем через минуту.
Сочувственно поддерживаю разговор:
— Ага, только вышел, уже весь в грязи.
Катька подозрительно щурится:
— Ой, не надо ля-ля! Это ты везде грязь найдешь, а я хожу аккуратно!
Демонстрирую ей чуть заметные бурые пятнышки на рукаве пальто. Катька приходит в ужас и начинает перебирать всех встречных водителей, пытаясь сообразить, кто ее так обрызгал.
— Да ладно, сейчас даже шпроты отстирываются.
Последняя фраза возвращает подруге почти утерянный оптимизм: