Веер с гейшами, или Все вокруг выходят замуж
Шрифт:
Хватило полугода жизни с Лобановым, чтобы Ольга перестала себе врать: это с Вадимом она была счастлива. Оказывается, это он её любил, спокойной ненавязчивой любовью. Принимал такой, какая она есть, помогал и поддерживал так естественно и незаметно, что она посчитала это непременным фоном своей жизни. Всерьёз полагала, что все мужчины ведут себя так. Дура была. Поумнела быстро, но всё равно поздно. Вадим в Москве вскоре женился, через год родил сыновей-близнецов, Веньку и Сеньку. И хотя полностью не ушёл из её жизни – присылал деньги для Нюськи, звонил не реже раза в два месяца, – ничего уже было не вернуть.
Лобанов бесился от этих звонков и потом нудил и придирался весь вечер, но Ольга научилась не реагировать на его брюзжание,
Того, что от неё требовал Лобанов, Ольга делать не могла. И быть такой, как он требовал, не могла. Хотя первые полгода совместной жизни очень старалась. Потом год старалась не очень – слишком много уходило сил, чтобы следить за собой: как ходит, что говорит, как расставляет посуду на кухне, как складывает вещи в шкафу. Чтобы звонить по пять раз на дню, отчитываясь, что делает и когда придет. Чтобы оправдываться, если пришла слишком, по его мнению, поздно и доказывать, что быстрее ну никак не получалось.
В конце концов, Ольга устала от тотального лобановского контроля, от его нотаций и внушений, что она несовершенная, малоприспособленная и без его опеки ни на что не годная. Она даже развелась с ним восемь лет назад. Развода Лобанов долго не давал, не являлся на заседания суда, вымотал из Ольги душу и последние силы. Развода она добилась, но он ничего не изменил. Ольга так и осталась жить с фамилией Лобанова, под одной с ним крышей, только что вещи его перетащила в отдельную комнату, да спать с ним отказывалась. Квартиру даже разменять нельзя было.
Большая коммуналка, где Ольга с Вадимом получили комнату, оказалась в их с Лобановым распоряжении почти сразу, как он у Ольги поселился. Квартира располагалась на втором этаже жилого дома, чей первый этаж был отведён под поликлинику. И под коммуналкой как раз расположился рентген кабинет. Когда кто-то в СЭС посчитал, что в квартире слишком большой фон рентгеновских излучений, и жильцов принялись расселять. Выселили всех, кроме Ольги (Лобанов так жил, без прописки), потом начался расцвет демократии, выборы-перевыборы, заявления властей, что Север стране не нужен. Народ кинулся уезжать из города, чиновники переключились на другие хлопоты, врач из СЭС тоже уехал. Про решение СЭС городские власти забыли, про Ольгу – тоже. По документам она занимала комнату в коммуналке, на деле – просторную трехкомнатную «сталинку» в центре Северска. Жить жила, но никаких продаж-обменов делать не могла. И выставить Лобанова тоже не могла – не уходил он. Тогда ушла Ольга – в себя, в работу, в командировки. Ездила по области, писала о людях и умирающих посёлках и видела такие человеческие истории, такую глубину отчаяния и такую силу духа, что Лобанов с его наездами и брюзжанием становился мелким и несущественным. Да и польза от него была – он оставался на хозяйстве, присматривал за Нюськой, относился к ней по-отцовски. И хотя тоже пилил её и воспитывал, всё-таки устраивал девчонке походы в сопки, брал с собой на острова и озёра. Нюське нравилось.
Путешествия были страстью Лобанова. И по возможности бизнесом. Он знал все заповедные места и тропы Северской области и за определённую плату готов был делиться этими знаниями со всеми желающими, составлять маршруты и быть проводником. На волне интереса иностранцев к Гулагу на его услуги был спрос, Лобанов водил иностранных исследователей по заброшенным, не указанным на картах сталинским лагерям, получал от них вознаграждение в валюте. Теперь эта волна схлынула. Иностранцы насмотрелись и на лагеря, и на легендарную лагерную столицу. Да и местный сервис не очень располагал к визитам: и в облезлой гостинице «Северск» совкового типа и в евроотремонтированном отеле «Вечерний» одинаково отсутствовала горячая вода с мая по сентябрь и устраивали бега тараканы. Поэтому в последнее время Лобанов носился с проектом экстремального туризма со сплавом по Реке и восхождениями на самую высокую, ростом с Эверест, сопку. Со своей всегдашней настойчивостью бомбил этими проектами местную прессу и администрацию, писал в Москву и даже сумел завлечь съёмочную группу передачи «Вокруг света» вместе с Сенкевичем. Ольга тогда тоже с москвичами поездила, посмотрела. Рыбу в море половила, на вертолёте в такие сказочно-заповедные места залетала, одно озеро Джека Лондона, голубое роскошное зеркало в изумрудной оправе окрестных сопок, чего стоило! Лобанов потом подчёркивал, как ей повезло. Мол, была бы американским туристом, заплатила бы за это удовольствие тысяч двадцать. Долларов.
Впрочем, она и так Лобанову платила, в рассрочку. От лета до лета он жил на Ольгину зарплату. Не то чтобы денег требовал, но ел продукты из холодильника, брал её сигареты и как-то так ставил в известность о неотложных расходах, что Ольга их оплачивала. Когда уезжала в командировки, она всегда оставляла им с Нюськой денег на хозяйство. Когда летом, в сезон, деньги у Лобанова появлялись, он тратил их на свои туристские неотложные нужды и покупал что-нибудь в дом. Недавно, вот, диван купил – у Ольги не получалось скопить – и считал себя добытчиком, хозяином и ждал бурных похвал и восторгов. На диване деньги у Лобанова закончились, и опять все жили на Ольгину зарплату.
– Что пить будете? – вернула Ольгу в самолет стюардесса.
– Воду, пожалуйста, без газа. А обед скоро будет?
– Минут через сорок.
– А мне колы дайте, девушка, – проснулась Света. Она прозевалась, протёрла глаза, пригладила взъерошенные кудряшки и зацепилась взглядом за обложку Ольгиной книги:
– Слушай, Оль, а давай погадаем.
– Как это?
– А по книжке по твоей. Я дома всегда по книжкам гадаю.
– Так это же детектив!
– А хоть кулинарный справочник. Нет, серьёзно, я по справочнику тоже гадаю. Если выпадет что-то типа «взять телячьи почки и два часа вымачивать в проточной воде» – значит плохой прогноз, а если «украсить взбитыми сливками и нарезанными ягодами клубники» – все будет хорошо.
– А если «помешивать на медленном огне до загустения»? – развеселилась Ольга.
– Тогда сиди и жди – все само образуется. Ну, вот давай, открой мне двадцать четвёртую страницу и прочитай шестую строчку сверху… Нет, восьмую строчку!
– «Дверь за ней захлопнулась и Агриппина осталась одна. В темноте угадывались ступени. Они вели вверх, к какому-то источнику света. Свет мерцал бледным заревом, которое Агриппина ясно различила, как только глаза привыкли к темноте», – прочла Ольга, залезая и на девятую строку. – И что это значит?
– Что у меня все будет хорошо. Мы же на меня гадали? Вот смотри: дверь захлопнулась – это я уехала из своей прошлой жизни. Осталась одна – одна ведь сейчас лечу. Лестница вверх – значит, куда надо идти собралась. Свет вдалеке – все будет хорошо.
– Ну ты сильна… – покрутила головой Ольга.
– А то! Теперь давай тебе погадаем. Называй страницу и строчку!
– Ну… – задумалась Ольга и назвала свой возраст и завтрашний (или уже сегодняшний? Запуталась совсем с этой восьмичасовой разницей во времени!) день:
– Страница тридцать восемь, строка двенадцать. Снизу!
– Раскрывай книжку! Читай вслух!
– «Веер был сделан из тонкой рисовой бумаги. Он трепетал, и нарисованные гейши, казалось, танцевали свой чувственный танец, навевая на Агриппину смутные эротические желания и овевая её приятным сквознячком». Хрень какая-то… Где я и где гейши? Да ещё со смутной эротикой?
– Так, спокойно, – сосредоточилась Света. – Сквознячок – это к переменам. Эротические желания, чувственный танец… наверное, роман у тебя намечается. Гейши и рисовая бумага… с японцем, что ли, каким…