Веер (сборник)

Лукьяненко Сергей Васильевич

И повсюду — кровь. На мешковатых штанах из темно-коричневой ткани, на прыщавом мальчишеском лице. Кровь совсем свежая. Но многочисленные порезы — на лице, на руках, на торсе — уже не кровоточат.

Я осторожно прижал пальцы к сонной артерии. И почувствовал слабое редкое биение.

— Он жив, — удивленно сказал я.

— Чего? — Котя все еще стоял в дверях. — Да из него вся кровь вылилась!

— Пацан живой. — Я встал. — Куча мелких порезов, но ничего страшного. Развяжи его и положи на диван…

Сам я отправился к женщине. Та же самая картина: неглубокие

порезы, кровоподтеки. Крови потеряла много, мне показалось, что ковер под ногами влажно хлюпает. Но живая.

— Какой идиот завязывал узлы? — ругался Котя, стаскивая веревки с пацана. — Снять как нечего делать…

— Они не только глупые, они еще и целомудренные, — сказал я, глядя на женщину. — Не потрудились даже одежду снять…

Конечно, в пыточном деле я профан. Но если уж взялся кого-то мучить и тыкать ножиком, то разумно вначале жертву раздеть. Во-первых, видно результат своей работы. Во-вторых, голый человек уже заранее напуган и унижен.

А тут — с пацана сняли только рубашку, женщину вообще не рискнули раздеть.

У старухи — ей было за шестьдесят, не меньше, — я тоже нашел пульс. Пожалуй, из троицы она была самой колоритной. Если пацан был типичным подростком, которому в пору рекламировать лосьон от угревой сыпи, женщина походила на обычную домохозяйку лет сорока, то старуха скорее напоминала маститую актрису в возрасте. Я не о внешности, а о том редком типе харизматичных женщин, которые с годами утрачивают внешнюю привлекательность, но обретают внутреннюю силу. Старая, но крепкая; с лицом морщинистым, но фактурным; с седыми, но густыми и ухоженными волосами. Среди русских женщин такие редкость — обычно они превращаются либо в затюканных, либо в сварливых бабок. Среди западных тоже, они в большинстве своем мигрируют в сторону бодрых туристок в шортах и с фотоаппаратом.

Убрав руку, я в задумчивости отступил от кресла.

Старуху пытали меньше всего. Несколько синяков — будто размашисто, но неумело били по лицу. Несколько порезов на шее — скорее всего запугивали, прижимая нож к горлу. Роскошное (но предусмотрительно глухое) платье из шелка цвета морской волны даже не было запачкано.

— Странно, — неожиданно сказал Котя. — Как в анекдоте.

— В каком?

— Ну, где бабка наняла наркоманов свинью зарезать… А те выходят из сарая и говорят: «Зарезать не зарезали, но покоцали»!

— Притащи сюда какой-нибудь труп, — попросил я.

— Чего? — Котя вздрогнул. — Чего-чего?

— Приволоки труп, трудно, что ли? — спросил я. — Не хочется мне этих без внимания оставить… Или я схожу, а ты за ними посмотришь?

Котя сглотнул. Поглядел на три неподвижных тела, на пролитую повсюду кровь. И вышел в большую залу.

Когда я заканчивал развязывать старуху (все те же многочисленные, но не слишком надежные веревочные петли), Котя довольно бодро втянул за ноги труп (судя по отсутствию крови — это был тот, кому я сломал шею).

— Спасибо, — поблагодарил я. Оставил беспамятную бабку, наклонился над телом и стащил с болтающейся головы капюшон.

Ничего необычного, если не считать того факта,

что это убитый мной человек. Европеоид, лет двадцать пять — тридцать. Лицо грубоватое, непримечательное. На шее, в месте удара, багровый кровоподтек. Пульса нет, конечно же. Я раздвинул веки, посмотрел в зрачки и поднялся.

— Мертвы, — пояснил я Коте. — Я уж подумал, тут все…

Старуха в кресле застонала и зашевелилась. Мы повернулись к ней как раз вовремя: она открыла глаза.

— Мы друзья! — быстро сказал я. — Не беспокойтесь.

Старуха посмотрела на меня. Потом на Котю. Снова на меня. Задержала взгляд — будто видела что-то, мне недоступное.

— Ты откуда взялся, служивый? — хрипло сказала она. — Я-то думала, конец нам пришел…

Она тяжело привстала в кресле, обернулась.

— Живы, — успокоил я ее. — Без сознания, но живы.

Старуха рухнула в кресло. Благодарно кивнула. Я вдруг понял, что именно в ней странно: обычно к старости люди либо ссыхаются, либо расплываются. А эта бабуля, при всех ее морщинах, ухитрилась сохранить нормальную, почти спортивную фигуру. И ее нынешняя слабость казалась вызванной пытками, а никак не следствием возраста.

— Спасибо, сосед, — сказала бабка и протянула мне руку. Секунду я колебался, а потом обменялся с ней рукопожатием — поцелуев она явно не ждала. Рукопожатие оказалось крепким.

— Да не за что. — Я с трудом удержался, чтобы не добавить: «На моем месте так поступил бы каждый…»

— Белая, — с ударением на втором слоге произнесла бабка.

— Что?

— Белая Роза Давидовна. Хозяйка гостиницы.

Котя присвистнул. И нервно захихикал.

— Максимов Кирилл Данилович, — представился я. — А этого типа зовут Константин Чагин. Ты кто по отчеству?

— Игоревич, — кисло сказал Котя. — Мог бы и запомнить.

— Очень приятно. — Роза Белая кивнула. Покосилась на неподвижное тело в черном, сочувственно, но без капли сомнений на лице покачала головой. — Глупцы…

— Кто они? — спросил я.

— Не знаю, Кирилл Данилович. Не знаю. Они увидели гостиницу и смогли в нее войти — значит не лишены известных способностей. Но они не из наших.

Мы с Котей переглянулись.

— А что они хотели?

— Мне кажется, они сами это с трудом понимали, — фыркнула Роза. — Они искали моего постояльца. Но у меня сейчас нет постояльцев. Не сезон, вы же видите?.. Костя, милый мальчик, принеси мне воды. У меня язык прилип к гортани. Только не из крана, на кухне белый эмалированный бак с питьевой. Набери полный графин.

Котя послушно выскочил из курительной.

— Какой вежливый молодой человек. — Роза одобрительно кивнула. — Приятно, что у вас сохранились друзья среди людей.

— А не должны были?

— Разве тебя не забыли родные и близкие? — вопросом ответила Роза. — Такова наша судьба…

Из залы донесся грохот падающего стула. И вскрик. Роза Давидовна привстала в кресле:

— Ты убил всех?

— А сколько их было? — Я ответил, уже понимая, что ответом никак не будет «четверо».

— Семеро… или шестеро? Нет, наверное…