Век кино. Дом с дракончиком
Шрифт:
— Жутким холодком, нечеловеческим веет от этих преступлений. Какая там ревность!
— Мужа к любовнику или, напротив, любовника к мужу. Не увлекайтесь абстракциями, это проделал человек. Гофман, по своим интимным пристрастиям, наверное, отпадает. Остаются: сам Любавский, Лазарев, Вольнов и Василевич.
— Вольнов завтра венчается с Ритой Райт. Знаете такую?
— Как же. «Золотая бабочка», кажется?
— Фильм «Золотой мотылек».
— Да, красивая картина, и сама она картинка. Однако артистические
— В голубой майке и джинсах. Гофман в белой кружевной рубахе и светло-сером жилете… не жилете… Ну, не в черном. А Василевич очень любит спортивный костюм серебристого такого цвета. Они занимаются борьбой в восточном каком-то клубе… Кстати, то «светящееся существо»…
— Не будем отвлекаться, дождемся, когда банкир очухается.
— Вы говорите, нет связи, а она чувствовала убийцу.
— Кто?
— Танюша. Ощущала его как беса, который мешает ей молиться.
— В каком смысле?
— Она вдруг стала забывать слова молитвы.
— Ну, женщина по-своему переживала исчезновение близких. Ей негде было жить?
— У нее был богатый друг… нет, не то, о чем вы сейчас подумали. Савельич цеплялся за Танюшу, как ребенок. А она осталась в Молчановке, потому что…
— Почему?
— У нее был дар предчувствия… как бы сказать, прозорливости.
— Да? Кого конкретно подозревала Остромирова?
— Человека сильного, очень умного и жестокого.
— А поконкретнее?
— Она не говорила мне.
— Почему?.. Спрошу прямее: она не могла быть замешана в убийстве сестры и племянника?
— Господь с вами! Именно Танюша уговорила меня заняться расследованием.
— Почему именно вас?
— Она сказала, что я отец Вани и… — Я замолчал.
— Что еще?
— Этого уже достаточно. — Я не смог доложить милицейскому чину, что когда-то она любила меня; испугался приступа слез, как там, наедине с мертвой, на лужайке.
29
После ухода следователя жалкие остатки сыскной энергии меня покинули, я продолжал расслабленно сидеть в банкирском кабинете у окна… не знаю, сколько времени… недолго. По подстриженному по-европейски саду безостановочно ходили две женщины, в разных концах, а между ними, как связной, мотался Сатрап. Вот почуял мой взгляд, задрал морду и завыл, словно подал сигнал — мир вокруг начал обретать полноценные образы, звуки и краски.
Женщины в черном (майка, шорты и мрачное длинное платье) ходили так монотонно, синхронно, не видя друг друга, — жуть брала. По их словам, глава семьи внезапно заперся в кабинете, не отвечая на уговоры из-за двери. Тут явился спасителем я.
После моего утреннего визита никто из троих со двора не отлучался, между тем они успели переодеться, и самоубийца сменил кашемировый халат на траурный наряд, даже лаковые туфли напялил, значит, не сразу заперся, из кабинета выходил… На собаке кожаный ошейник, его надевают только на прогулку, по участку Сатрап бегает, так сказать, голышом.
Детали мелкие, пустяковые как будто, но… Я попытался сосредоточиться, вспомнить четко черный промельк в зарослях… Однако жгучие предвечерние лучи слепили глаза вспышками колеблющихся под легким ветерком светотеней. И я не проследил за той тенью, я смотрел на нее — в ярко-зеленой кофте и красной юбке… Господи, даже пятна крови не заметил, когда держал ее на коленях!.. Не надо об этом, впаду в истерику.
Итак, они переоделись — ну и что? Женщины ни при чем, банкиром займутся профессионалы, надо спешить, только я не знал куда. Ротвейлер опять взвыл, Ирина Юрьевна встрепенулась, подняла голову, наши взгляды встретились — и она, согнувшись, спряталась за куст акации. Я поспешил вниз.
— Вы меня видели в окне дома Любавских, да? Что вы там делали?
Женщина сжалась как от удара.
— Только не лгите! Я запомнил ваше черное платье, но пока не выдал. Однако — если вы сейчас не скажете правду…
Она перебила поспешно:
— Да, я хотела позвать вас на помощь и пошла туда: вдруг вы еще не уехали. Но в доме никто не отозвался.
— Вы вошли?
— Нет, постучалась. Дверь не заперта, подумала: та женщина в саду.
— Убитая?
— Но я же не знала…
— Что вы про нее знаете?
— Илюша говорил, что у Любавских в воскресенье поселилась бедная родственница.
— Вы ускользнули с лужайки!
— Мне страшно, Николай Васильевич. Невыносимо страшно. Там убийца, в том направлении послышался шум.
— Откуда?
— С лужайки.
— Какого рода шум?
— Кашель или хрип… какие-то звуки… Я пошла: женщина на одеяле в неестественной позе, шея… Да вы видели! Господи, я оцепенела! Повернулась бежать — вы смотрите из окна. Я вас тоже не выдала.
— Почему? Что молчите?
— Боюсь.
— Мужа боитесь замешать? Он уже по уши влип.
— Он заперся в кабинете!
— Ложь! Не ко мне вы побежали, а Илюшу своего разыскивать, его вы побоялись выдать, а не меня!
— Нет!
— Лаковые туфли запылились…
— Нет!
— Кто брал Сатрапа на поиски?
— Нет. Леля подтвердит: Илья был в кабинете.
Взвинченный голосок из-за куста:
— Ты — натуральная курица! — Резвое появление дочки. — Его спасать надо, а не покрывать!
— Леля!
— Потому что ты уверена, что он — убийца!
— Боже мой!
— Если он сексуальный маньяк — черт с ним, пусть копыта отбросит…
— Боже мой! Вы слышите?
— Да может, еще и нет, может, он нормальный. Правда, Николай Васильевич?