Век кино. Дом с дракончиком
Шрифт:
— Она внизу все ходила по комнатам. Потом я потихоньку выскользнул: у Любавских дом был уже заперт, и ничего нет под рукой замок вскрыть. Вернулся — Ириша на веранде ждет, говорю: не спится, мысли, бродил… Тогда она поверила, несколько дней жили в ожидании краха.
Я вставил:
— А когда узнала про исчезновение Вики с сыном, что-то заподозрила. Краска, ваши ночные прогулки…
Он кивнул.
— Наверное, видела, как я и на рассвете улучил момент, гвоздь взял, нож… Напротив их дома какие-то пьяные бродяги горланили, окна горят, Самсон Дмитриевич на участке
— Он заявил, но трупов нет, Вика с сыном пока в розыске. И вы ушли безрезультатно?
— Естественно. Сидел на даче и ждал следователя. Улика смертельная! Плюс скандал в среду. «Я тебя своими руками задушу!» — При свидетелях я погорячился. В семь часов, как и договаривались, пошел в гости… До остального вы, к изумлению моему, своим умом дошли.
— Своим, своим. Еще раз повторю: ваши домашние — не враги.
— Очень хорошо. И я вам ничего не рассказывал, доказательств нет и не будет.
Передо мной сидел железный делец, теребя в ручищах (которые только и выдавали волнение, страх, тревогу) тоненькую книжицу про «светящееся существо». Неужто, загнанный в угол мнимым предательством родных, банкир выложил столь причудливые фантазии?
Зазвонил телефон. Меня. Самсон. Прерывающимся хриплым голосом он поведал:
— Записка пропала!
— Какая?..
— Я ее при себе носил, в кармане, а сегодня ночью выложил в верхний ящик письменного стола. Она пропала, Николай!
— Та самая записка?
— Та самая! С пауком или скорпионом… «Приди ко мне тот, кто под землей».
25
На углу под тополем меня догнала Леля с удивительной просьбой: отобрать у отца пистолет или хотя бы разузнать, где он его прячет. Банкир-банкрот полностью уединился, не желает разговаривать с ними, видеть их не желает! Боитесь, перестреляет вас? Сам застрелится, тупой вы человек! Раньше не могла намекнуть, когда я к нему поднимался? Не могла при маме. Твой папаша жаждет борьбы, а не смерти. Мама говорит, это видимость… если уж он до «Жизни после жизни» докатился, не отрывается! Сейчас мне страшно некогда, но я вернусь сегодня же, пока его караульте. (Я честно решил к вечеру подъехать, хотя ни на грош не верил в самоубийство прожженного дельца, однако сердце у него больное и он видел светящегося демона…)
Я стоял в раздумье, а нимфочка, как в прошлый раз, беспокойно ловила тополиный пух в отзвуках далекой грозы.
— Он думает, что вы с матерью его предали, то есть рассказали мне все.
— Что «все»?
— Что в момент убийства Вани он был в доме Любавских. Ты же его видела.
— Никого я не видела!
— А он полагает…
— Да вы просто провокатор!
Вот уж действительно дочка в папочку.
— Я заверил его, что вы перед ним не виноваты (в плане предательства), думаю, на вас он уже не сердится. Иди объяснись с отцом начистоту.
— Но вы приедете?
— Постараюсь. (Она умоляющим жестом протянула руки.) Приеду. Кстати, а где в тот момент стояла отцовская машина? Если у ворот, ты не рискнула бы войти. А если он ее где-то припрятал, то его показаниям верить…
— Не видела я никакой машины! — Она с силой толкнула меня вытянутыми руками (умоляющий жест преобразовался в угрожающий), сверкнула птичьими очами и унеслась с легким ветерком. Может, и впрямь грянет гроза…
А между тем я зря так торопился: Самсона дома не оказалось, во всяком случае, на мои звонки и стуки он не открыл. Наконец из соседской щели высунулась бабушка — та, что ходит на уголок за дешевым молоком! — и прошамкала:
— Чего трезвоните? Самсон, должно быть, за город к своим укатил.
— Его обокрали, — сообщил я сурово.
— Батюшки мои! То-то, гляжу, он как угорелый бегает, здороваться забывает… Что взяли?
— Ковер. В воскресенье еще.
— Так я ж видала! — клюнула бабушка и выкатилась на площадку. — Часов в девять ктой-то с большой синей сумкой из подъезда шмыг в кусты. А когда я было сунулась, так меня послал!
— Как он выглядел?
— Мужчина…
— Высокий?
— А вот не могу сказать, пробежал съежившись… Я потому и заинтересовалась. Голова в кепке, очки черные в пол-лица, не разглядишь, даже если б у меня глаза прежние были. А голос такой жуткий, прям из преисподней: «Катись отсюда, бабка, покуда жива!»
— Бас, баритон, фальцет?
— Одно слово: нечеловеческий. И пальцами так щелкнул, ручища черная, волосатая…
Неужто банкир? Пальцы волосатые, толстые, но выразительные… по описанию бабушки не некое эфемерное «светящееся существо», а откровенный черт.
— А вы следователь? Помню, как в кустах сидели.
Что ж, старушка в памяти, не в маразме.
— Частный сыщик.
— А Виктория совсем за город переехала?
— Совсем.
— Врозь живут, муж — сюда, жена — туда… А Ванюша?
Тут я поблагодарил бабушку и ретировался в район кинотеатра «Ударник»: покуда напуганный муж в бегах, ударим по свидетелям. Женщина Кристининых неопределенных лет и облика: платиновые вихри-рожки торчком. Нас разделяла дверная цепочка. Я представился.
— Извините за беспокойство, у меня к вам очень деликатное дело…
— Кинооператор Смолин? Валентина. — Энергичное рукопожатие. — Я в курсе, проходите.
И стиль разговора — задорный, с придыханием, как у журналистки, небось подружки. Разве при таких условиях можно добиться объективных данных?
Я уныло проследовал за хозяйкой в комнату с мягкой мебелью, утонул в кресле, тотчас на колени пружинисто прыгнул роковой котик, серенький, полосатенький Васька — главный свидетель защиты.
Валентина закурила и защебетала:
— Жуткая трагедия! Я смотрела триллер по первой программе…
— А название? — Я решил проверить ее памятливость.
— Не помню. Мура. Гениальный режиссер в Голливуде находит в подземелье труп самого себя.
— Как это?
— Наверно, двойник. Знаете, я задремала, что со мной редко случается. Очнулась от входного звонка, душераздирающие вопли с экрана… Кто в такой час?