Век кино. Дом с дракончиком
Шрифт:
— Вон Виктор.
Мы сели с лауреатом «Мефисто» за тот же столик в стеклянном углу, отделенном прозрачной преградой от гама и мельтешенья переулка.
— Что скажете?
Гофман глотнул кофе, поперхнулся и закашлялся. Внезапно побледнел и замер, закатив глаза.
— Что с вами?
— Душно, — произнес глухо. — Нехорошо.
— Чем я могу помочь?
— Нет, нет, все в порядке.
— Вы меня искали?
— Просто интересовался ходом следствия.
— Уже не интересуетесь?
— Интересуюсь. Как оно
— Бодро. Вы видели кассету с вручением «Мефисто»?
— Ага, мне еще вчера Зюзя подарил. А вы?
— Еще нет.
Некое глубинное возбуждение его (по контрасту с внешней усталой томностью) как будто возрастало и передавалось мне. Гофман встрепенулся и зашептал:
— Я ничего не знаю и не имею никакого отношения к убийству.
— Да я особо и не сомневался.
— То есть даже на это вы не считаете меня способным? — перебил киноактер язвительно и продолжал нести околесицу, в чем-то оправдываясь: — Я выучил роль жертвенного любовника из любви к искусству, к Пушкину, с Любавскими знаком не был, не подозревал, что у Василевича виды на Вольнова, в интригах насчет приза не участвовал…
— Да кто вас подозревает в интригах? Вольнов?
— Что вы, нет!
— Вы как будто боитесь чего-то?
— Нет, нет!
Гофман провел изящной рукой в кружевной манжете по бледному лбу, и уловился взгляд его, зоркий, настойчивый. Тотчас в изнеможении откинулся на спинку стула и прикрыл веки. Под влиянием бессознательного импульса я спросил:
— Вы принимаете наркотики?
Красивые, с влажной поволокой, глаза широко распахнулись.
— Как вы догадались?
— Слишком внезапны у вас переходы от возбуждения к упадку.
После паузы он сказал:
— Иногда.
— Кокаин? — так же инстинктивно продолжал я допрос.
— Откуда вы…
— Просто предположил, богемное снадобье, артистическое, еще декаденты баловались. — Я помолчал; меньше всего меня занимали тайные пристрастия этого извращенца, но совпадения настораживают… на «почве искусства», так сказать. — Вы Василевича хорошо знаете?
— Нет… почти нет. А что?
— Просто услыхал от одного мальчика, что он спонсоров для «Египетских ночей» ищет… А что?
— Мальчик тоже кокаинист?
— Замолчите!
— Зачем вам это?
Он ответил сразу, убежденно:
— Из отвращения.
— К кому, к чему?
— К себе. Не приходилось испытывать подобное чувство?
Я поразился: ишь ты, Карлыч сложная какая личность!
— До степени саморазрушения… нет, не приходилось.
Он спросил, не поднимая глаз:
— Там у Любавских за городом, я слышал, какая-то юродивая живет, да?
— Никакая она не… а от кого вы слышали?
— Кто-то сказал… не помню, столько народу каждый день вижу.
— Зачем она вам нужна?
— Ни за чем… так, интересно.
— Меня не оставляет ощущение, Виктор, что вы кого-то боитесь.
— Просто задумался.
И я задумался — пусть насекомое покружит вокруг зажженного мною (нет, не мною — кем?) огонька страха и возбуждения… Зримая ассоциация, навеянная жирной мухой, лениво летающей над высокой вазочкой с бумажными салфетками. Машинально я взял одну и своим «паркером» принялся, вспоминая, набрасывать рисунок того самого насекомого. Продолговатый овал, округлые задние лапки расположены далеко друг от друга, на спинке полоски в виде буквы «Т»…
— Вам это ничего не напоминает?
Я протянул салфетку, он схватил, вгляделся.
— Жучок какой-то… — протянул вопросительно. — А что?
— Это загадочное насекомое изображено на одной записке… — начал я, но Карлыч вновь отключился («ломка» у него, что ли?), глядя куда-то, словно сквозь меня.
Я обернулся: за столиком у входа в ночной зал (полукружья арок еще задернуты малиновыми портьерами) усаживались два деловых джентльмена в стальных «тройках» и сценарист Василевич в излюбленном серебристом костюме; все с дымящимися сигарами. И пронзило меня ощущение, будто нахожусь я в мире враждебном, где куда ни ткнись — опасность, жуть, тайна. Такая уж атмосферка в «Артистико»-«Мефистико».
— Мне пора, — пробормотал киноактер, — у меня встреча.
Энергичную длань почувствовал я на своем левом плече, машинально стряхнул, повернул голову: Вольнов с двумя банками апельсинового сока — здоровый, свежий, благоухающий беззаботной глупой улыбкой.
— Гуддэй! Не помешаю?
Я даже не успел ответить «присоединяйтесь» — мимо пролетел бледным призраком Гофман… Ладно, попозже с ним разберусь.
— Куда это придурка так шустро отнесло? — поинтересовался Вольнов, присаживаясь. — Сочку не хотите?
— Нет, спасибо.
— А у нас тут встреча с кой-какими деятелями. Гляжу — сыщик. — Он бурно утолил жажду, схватил салфетку. — Что это?
— Как вы думаете?
— Может, скорпион?
— Может, и скорпион, не знаю.
— А в чем дело?
— Это насекомое нарисовала Виктория на листке с таинственным текстом — «приди ко мне тот, кто под землей», — который вдруг исчез.
Борис слушал зачарованно, как ребенок сказку.
— Текст исчез?
— Листок. Из квартиры на Плющихе. Но я запомнил изображение. Понимаете, какое теперь значение приобретает этот самый жучок?
— Какое?
Нет, все-таки с дураками дело иметь — упаришься.
— Преступник рисковал из-за рисунка, текст запомнить легко.
— Значит, убийство произошло все-таки в Москве?
— В Молчановке видели убитую Викторию.
— Ни фига себе! — Борис опрокинул в рот вторую жестянку. — А кто видел?
Я многозначительно промолчал.
— Понятно, — он кивнул, — нельзя разглашать. А где?
— В гараже.
— Так вы нашли мертвых?
— Теперь это дело времени.
— Непонятно.