Век магии и пара. Барчук
Шрифт:
– Не ожидал, – подтвердил я его догадку, присаживаясь за стол и пытаясь понять, о чём идёт речь.
– Ну вот мы с твоим дедом и подумали: а зачем, собственно, откладывать? В общем, сегодня ты, Михаил, покидаешь семейное гнездо. Семнадцать исполнилось – пора и самому начинать жить. Прикажи слугам саквояж небольшой собрать, самое необходимое только, а остальное, что родители твои посчитают нужным, приедет вечером отдельным экипажем.
В это время Катрин принесла и поставила передо мной на стол чашку ароматного горячего чая. Я встретился с девушкой глазами, она потупилась и, слегка поклонившись, ушла в другую комнату. Но мне сейчас было вовсе не до чая.
Не дожидаясь, пока я отдам распоряжения, дядя крикнул
До сих пор я находился в полнейшей прострации. Информация обрушилась лавиной. Оказывается, меня звали Михаилом, мне вчера исполнилось семнадцать лет, и очень скоро я должен был покинуть эти роскошные апартаменты. Ну что ж, хотя бы понятно, почему голова болит, и сушняк долбит. Больше всего сейчас хотелось оказаться одному и утрясти всю информацию, и я надеялся, что вскоре такая возможность представится.
А окружающий мир становился всё более и более реальным. И часа не прошло с момента моего пробуждения, а вся прежняя жизнь, в которой я был старшим лейтенантом Алексеем Кузнецовым, сгоревшим в танке, уже казалась просто сном, который постепенно растворялся в небытие.
Пока слуги собирали вещи, мы с дядей сидели, чаёвничали. Я всё-таки выпил чаю – он оказался на удивление вкусным. Никогда в жизни такой не пробовал.
– Ты ж, надеюсь, подыскал себе каморку? – спросил дядя.
Я кивнул.
– Вот и замечательно. Хоть это сообразил сделать. Молодец! А я-то было подумал, ты последний месяц и вовсе не просыхал.
«Вот как. Семнадцать лет парню, а уже не просыхает месяцами», – с удивлением подумал я, слегка досадуя от того, кем мне пришлось оказаться. Но проблема намечалась посерьёзнее. Из дома меня выгоняли, а если Михаил и подыскал себе новое жильё, я-то об этом точно ничего не знал.
Минут пятнадцать мы с дядей просидели в неловком молчании, попивая чай. А потом Герасим сообщил, что саквояж готов. Он вручил мне небольшую коричневую сумку из грубой кожи, шляпу-котелок и перчатки. После чего слуги (а их в квартире оказалось аж целых пять человек) вышли меня провожать. Я снова встретился глазами с Катрин. На этот раз она не отвела взора. Девушка казалась встревожена: будто хотела мне что-то сказать, но не имела возможности.
– Счастливого пути, барин, – прощались со мной слуги, – да хранит вас Господь.
– И вам удачи, – ответил я и пошёл за дядей, что ждал меня в дверях.
Спустившись вниз по просторной мраморной лестнице, мы вышли на улицу. У подъезда стоял чёрный лимузин. Длинный узкий капот, широкие крылья и подножки, колёса с блестящими колпаками – всё это напоминало дизайн двадцатых годов. Вот только решётки радиатора не было, а вместо неё красовался большой хромированный орёл с мечом в одной лапе и короной – в другой. Водитель, одетый в строгий чёрный сюртук, услужливо взял у меня саквояж и поместил его в прямоугольный багажник в задней части кузова. Салон автомобиля тоже поражал роскошью: он был обит кожей, на двери имелись вставки из натурального дерева. Мы с дядей расположились на просторном заднем диване. От водительского места нас ограждало стекло. Машина тронулась мягко и бесшумно. Я смотрел в окно на проезжающие автомобили и на идущих по тротуару людей и никак не мог перестать удивляться. Навстречу прополз автобус. Из крыши его торчала труба, из которой шёл дым. Сам же он издавал звук, похожий на паровозный. Люди на улицах тоже были одеты старомодно: женщины – в длинных платьях, мужчины – в разноцветных сюртуках, цилиндрах или котелках. Аж в глазах зарябило от такого великолепия костюмов.
– Прощаешься с роскошью? – усмехнулся дядя, заметив, как я таращусь в окно. Опять что-то недоброе прозвучало в его голосе. – Не нагулялся, поди? Что ж, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Такова судьба, такова жизнь. Её надо просто принять. Знаю, понятие чести и достоинства тебе
Меня определённо прогоняли вон. Хотелось понять, что такого серьёзного натворил Михаил, за что его лишили дома и поддержки семьи. Не слишком-то вовремя я оказался в его теле. Оказался бы пораньше, глядишь, и всё сложилось бы иначе. Ну или по крайней мере, подготовился бы к будущему. А теперь придётся по ходу дела разбираться.
Я решил попробовать как-нибудь ненавязчиво узнать причину моего нынешнего положения.
– Постараюсь, – ответил я. – Может, в будущем из меня больший толк выйдет. Вот только понять не могу: почему так вышло? Почему у меня судьба такая?
Дядя посмотрел на меня с удивлением. Похоже, прежде Михаил не слишком часто задавался такими вопросами.
– Кто может сказать, почему всё складывается так или иначе? – ответил он серьёзно и как-то слишком уж мрачно. – По большому счёту, вины нет твоей в том, что так получилось. Не твоя вина, что родился немощным, и выходит не по твоей вине тебя отлучили от семьи. Но сам знаешь, таков обычай: не может немощный носить фамилию рода и по достижении совершеннолетия должен покинуть дом. Не мы его придумали. Твоя вина в другом, Миша. Ты ведь знал всё. Знал, что тебе предстоит, и всё равно жил на широкую ногу, дедовские деньги транжирил, о будущем не думал. Тысячу раз тебя ведь матушка увещевала, чтоб остепенился, чтоб за ум взялся. Глядишь, иначе сложилось бы всё, на службу определили какую. Кто знает… – дядя задумчиво посмотрел в окно. – А теперь чего спрашивать-то? Раньше надо было такими вопросами задаваться.
Вот оно как оказалось! Занесло меня, выходит, в тело, по словам дяди, немощного и притом совершенно бестолкового отпрыска какого-то знатного семейства. И занесло как раз в тот самый день, когда его выгоняли взашей. Такое положение дел немного расстроило, но унывать я не стал: теперь-то уж Михаил в надёжных руках. Я-то спуску этому щёголю не дам, сделаю человеком. А как иначе? Жизнью я не избалован, привык пахать, как конь. Как-никак, с восемнадцати лет в армии, в танковых войсках – не лыком шит, как говорится. «Разжаловали тебя, выходит, старлей, – усмехнулся я про себя, – придётся опять с нуля подниматься».
Автомобиль проехал огромные узорчатые ворота и затормозил.
– Вот и всё, – сказал дядя, – прощай, племянничек, и не поминай лихом. Теперь ты сам по себе.
Я вышел, водитель достал из багажника саквояж и вручил мне. Я огляделся. В воротах у опустившегося за нами шлагбаума стояли двое в синей полицейской форме. По ту сторону высокой кованой ограды зеленел парк, скрывавший от посторонних взглядов богатые кварталы. А здесь город оказался совсем другим. Двух и трёхэтажные здания теснились вдоль узкой дороги, покрытой старым, потрескавшимся асфальтом. Дома выглядели по-простому, роскошью тут даже и не пахло. Да и одежда прохожих была значительно скромнее: отсутствовали та пестрота, те лоск и шик, с которым одевались люди за воротами. Оттенки преобладали приглушённые, а среди шляп и цилиндров всё чаще мелькали кепки, какие у нас назывались восьмиклинками и какие были модны годах в двадцатых-тридцатых прошлого века.
Лимузин дяди развернулся и, выпустив на прощанье клубы белого пара, скрылся за воротами, а я остался один посреди чужого города. Осмотрелся. Головная боль поутихла, а вот давление в грудной клетке не пропадало. Видимо, со здоровьем какие-то проблемы. Когда устроюсь, надо бы посетить врача и выяснить, что за ерунда такая.
Мимо шёл опрятного вида джентльмен в цилиндре. Я поинтересовался, где ближайшая гостиница. Он объяснил. Я надеялся, что имеющихся в кошельке денег хватит, чтобы пару ночей перекантоваться, пока работу не найду. Ещё золотые часы. Зачем они мне теперь? В ломбард их – хоть какие-то средства. «Ладно, придумаем что-нибудь», – решил я, направляясь в сторону гостиницы.