Век перевода. Выпуск первый (2005)

Витковский Евгений Владимирович

АЛЬФОНСУС ДЕ ГИМАРАЭНС (1870–1921)

***

В кольцо свилась чудовищной химерой Дней тяжких бесконечная чреда — Создатель наш! Зачем бездонной мерой Созданиям отпущена беда? Взойдет душа, сияющая верой, По кручам неприступным без труда; И над бедой, над пагубной пещерой, Зажжется милосердия звезда. А как же заблудившийся в тумане, Забывший о любви, забывший даже От зла к добру протянутую нить?.. Сомнение подобно вечной ране, И повесть повторяется всё та же — Всё та же мука: быть или не быть…

***

Когда я родился, заране проклят Роком, Простерла надо мной Луна свои крыла. И с той поры мой стих сочится горьким соком, И дух мой с той поры окутывает мгла. Средь бесконечных гор, в стремлении жестоком, Почти

обнажена, за мной богиня зла Ступала, словно тень, и, темным глядя оком, Не Авелем звала, но Каином звала. Пред кем я виноват — пред Небом или Адом? Но стражду без конца, отравлен жгучим ядом: Стрела в груди — навек, и негде черпать сил. И сирая душа томится в плоти сирой (Как нищий властелин, простившийся с порфирой!) И тает, как свеча, среди ночных светил.

ЛЕСТВИЦА ИАКОВА

О мир, о благодать! Пролейтесь, наконец, Как чистый лунный свет, на грех, не знавший меры. Дай веру, Господи, тому, кто просит веры И молится Тебе, таинственный Творец! Всем ведомо, насколь угодна Небесам Заблудшая душа, что жаждет повиниться. На всеусердный зов, всевластная десница, Прострись и ниспошли целительный бальзам! Прощает Божий взор и в то же время в прах Испепелит, коль шел тропою ты неправой; А праведный в Раю блажен и взыскан славой… Кто вожделенный мир вкусит в иных мирах? Ты ведаешь, насколь мечта моя дерзка: С Тобою пребывать слиянно, а не розно. О Господи, внемли. Я, грешный, слишком поздно Пришел к Тебе, — но я пришел издалека! О, смилуйся, Творец, прощенье уготовь. Был дух мой одинок, а испытанья — многи… Сушила горло пыль неправедной дороги, Взор застила слеза, уста покрыла кровь. Дай света Своего для истомленных глаз, Источник веры дай — и утолю я жажду. Прости мои грехи, прости в последний раз, Спаси и сохрани, взирая, как я стражду! В ком сердца нет, моей потешатся тоской, Но добрая душа найдется в мире всё же. О, если бы уйти от суеты людской — Прощенья Твоего искать, Всевышний Боже! И Божия лоза златой явила грозд, И свод иных небес открылся мне, в котором Спасение душе вещают нежным хором И Твой Престол парит среди священных звезд… А мирозданья суть возвышенно чиста; Причастие в себе сокрыли все светила. Дохнула благодать — и тучи расточила: Кровавый виден знак священного Креста. Святой Грааль Небес! Излейся, наконец, На воды и на твердь, на грех, не знавший меры. Дай веру, Господи, тому, кто просит веры И молится Тебе, таинственный Творец!

МАНУЭЛЬ ХУСТО ДЕ РУБАЛЬКАВА (1769–1805)

НЕКОЕЙ СТАРУХЕ

Я стар, моя сударыня! Я стар, Я стражу от подагры и запоров; Вы правы, у меня сварливый норов, Но я пустых не затеваю свар. На склоне лет вы получили в дар Вставную челюсть — худший из уборов; Смирился я и с этим без укоров, Хоть в дрожь меня бросает, а не в жар. Но черт бы вас побрал! — уж не по силам Глядеть, как вы любого сопляка Желанным почитаете и милым. А тот прилежно любит вас, пока Вы, ставшая почти Мафусаилом, Близ моего живете кошелька!

НЕКОЕЙ СВОДНЕ

Глаза бесперерывно плачут гноем, На черепе — клок покупных волос, Заглядывает в пасть обвислый нос, Слюна течет, подобная помоям; И смрадный дух, знакомый свинобоям, Окрестных мух влечет на сей отброс (Могильщик бы давно его унес, Да мертвецы зайдутся гневным воем). Скелет, влачащий четки да костыль, Иль вурдалак, а если вам угодней, То василиск, иль оборотень, иль Сам дьявол, прямиком из преисподней… Перекрести — рассыпался бы в пыль, Когда б не звался старой мерзкой сводней.

ХУЛИАН ДЕЛЬ КАСАЛЬ (1863–1893)

СМЕРТЬ МОИСЕЯ

Госпоже Аврелии Кастильо де Гонсалес

Библейское предание

I

Светило завершало дневный ход, Светило угасало в блеске алом; И над пустыней сумеречных вод Был опрокинут бледный небосвод Огромным алавастровым фиалом. И веял на простор морских зыбей Тончайший аромат лесов зеленых, Которые росли близ волн соленых; И трепетные стаи голубей Скрывались на ночлег в масличных кронах. И шепот густолистых сикомор Струился, лепету оливы вторя; Плескали крылья; и в вечерний хор Мычание влилось: к отрогам гор Стада от Мертвого влачились моря. Стада шагали, опустив глаза, Стада стремились прочь от горькой глади; И наступало время петь цикаде… И зрела благодатная лоза Пространных виноградников Энгади. Последний луч простерся над водой… Ведомые угрюмым бедуином, Верблюды шли несчетной чередой; И тяжки были их горбатым спинам Тюки с алоэ, миррой, розмарином. И тьмою твердь укрыли облака, И стало море Мертвое незримо; А бедуины путь держали мимо, И ни един не видел старика, Ступавшего по склонам Аварима… Провозгласивший некогда закон Великому народу иудеев, Отдохновения возжаждал он; И двинулся, исполнив и содеяв, Всевышнему вознесть последний стон. И были травы горные колючи, И восходил пророк, и был он бос. И на вершине каменистой кручи Он, устремляя взор в ночные тучи, Последнюю молитву произнес.

II

«Сто двадцать весен и сто двадцать зим Испепелили немощное тело; И дух мой угасает купно с ним, Но вера и досель не оскудела. Да, правил я Тобой сужденный путь, Но кончена стезя моя земная; Трудился я, не смея отдохнуть, Ни страха, ни отчаянья не зная; Я, зривший пламень Твоего столпа, Усердствовал в служенье неустанном; Но тернии растит моя тропа, И небеса поволоклись туманом; Меня забыли в племени моем, И поприща былого не осталось; И по земле отныне мы вдвоем Влечемся: я — и горькая усталость; И я взываю: Господи! укрой Благословенною могильной тенью Того, кто жаждет мира, как герой, Отдавший силы славному сраженью. Ужели нужен я людскому роду, Коль убывает утомленный слух, И зренье иссякает год от году, И черною тоской охвачен дух? Да! время, хоть оно разит нескоро, Браздами прочертило мне чело, И унесло былую ясность взора, И светлые виденья унесло; И холодны, как лед, мои седины, И мой хребет сгибается в дугу… Ты внемлешь эти вздохи? Ни единый Я без усилья сделать не могу. О, смилуйся над немощным рабом, Который искони Тебе был верен, А нынче в Твой обетованный дом Скребется, схожий с изнуренным зверем!

III

Он застенал, как позабытый пес, Потом умолк… Недвижный, как утес, Остался Моисей на горной тверди, И ждал, дабы явился Ангел Смерти И душу возрыдавшую унес. И выслал Бог сурового гонца… Но тот витал, приблизиться не смея, И старого не тронул мудреца, Зане объял седины Моисея Горящий нимб тернового венца! И не был явлен вожделенный знак И понял старец, что вотще и втуне Мольбы летели в запредельный мрак, Подобно волнам, вздыбленным в буруне… И выпрямился он, и молвил так.

IV

«Я кротостью покоя не обрел… Смиренье ныне уступает гневу! Светилам внятен жалобный глагол, И зверю, и несмысленному древу, — Но не Тебе, Всевидящий Творец, Презревший муку племени людского, Не милующий плачущих сердец, Не внемлющий отчаянного слова, Не ставивший вовек препоны злу, Не даровавший праведным награды… Услышь! Я в небо возношу хулу, Когда молитве небеса не рады! Услышь! Тебе глаголет жалкий прах! Пророком бывший, ныне ставший тленом, Тебе во славу, сатане во страх Я ратовал с усердьем неизменным. Зачем не умеряешь эту боль, Зачем не утоляешь эту жажду? Зачем — ответствуй, Боже! — и доколь Влачить страданье, коим ныне стражду? Зачем Ты сокрушал мои мечты? Зачем дарил и тотчас отнимал их? Зачем, Господь немилосердный, Ты Великим сотворил меня средь малых? О сеятель, забывший о посеве! О Ты, поправший собственный закон, — Я гневаюсь! И, говоря во гневе, Сулю Тебе неслыханный урон! Освобожденный от былого плена, Пылает факел моего ума! И круг земной, забав Твоих арена И рода человечьего тюрьма, Назавтра обратится битвы полем! О, я взбунтую злополучный род, И, вопреки томлениям и болям, Оковы Божьи смертный разорвет. Там, где согласно шелестят леса, Восставлено Тобою древо было: Его питала светлая роса И согревало ясное светило; Оно росло, оно стремилось вверх, Оно укрыло травы доброй сенью… Ты Сам его растил — и Сам поверг, Ты, недоступный страху и сомненью! Растил и я Господней славы ствол И пестовал его в миру, в котором Повергну это средоточье зол Перед смятенным человечьим взором».

V

И внял Господь сей дерзновенный глас, Подобный реву буйного потока, И гневом возгорелось Божье око, И гром твердыню горную сотряс, И молния ударила в пророка. И умер порицавший Судию… А Бог сошел во славе и печали, И хладный прах воспринял в пясть Свою, И схоронил в неведомом краю, Где никогда молитвы не звучали.

Эли Бар-Яалом^{2}