Век перевода. Выпуск первый (2005)

Витковский Евгений Владимирович

Песня о возвращении домой

Ведут дороги всё вперед, Им нет конца и края. Среди лесов, среди болот Бегут они, петляя, К пещере в толще гор и скал, Где солнца нет в помине, К ручью, что моря не видал, А пересох в пустыне… Бегут дороги в дождь и в зной, По мхам и бурелому Вперед — под солнцем, под луной, Но всё ж вернутся к дому. И тот, кто шел в огонь и мглу Опасною дорогой, Увидит вновь ручей и луг У своего порога.

АДАМ ЛИНДСЕЙ ГОРДОН (1833–1970)

ПЕСНЯ ПРИБОЯ

Скакуны седогривой бездны, с ревом, полным глухой тоски. Вы яритесь у стен железных — так враждебны и так близки. Кто сумеет в мечте о чуде этот рокот в слова облечь? Ведь издревле умели люди понимать дикарскую речь. Оглушен, в монотонном гаме я читаю вязь на песке — Непонятными письменами на неведомом языке. Нарастая, пенясь в полете, опадая — возвысьте глас: Вы какую песню поете? О чем ведете рассказ? Вы взметнетесь — летят столетья пеной кипучих вод Вы рассыпетесь — многоцветье ярких радуг в брызгах встает. Ваше пенье полно покоя? Ликующей силы полно? Иль звучит в нем горе людское, что исправить вам не дано? Это плач о вечной потере? Это песня сплошных утрат — О семье, что все ждет, не веря, что отец не придет назад? О невесте с угасшим взглядом? О

слезах рыбацкой жены? О том, что не знает пощады вековечный голод волны? Рядом, бурей отпущен, средь песка и обломков скал Он лежит, к небесам гнетущим обратив предсмертный оскал Но когда, со стихией споря, всё слабел он перед концом И врывалось в легкие море, наливалось тело свинцом И валы, добычей играя, на утесы швыряли его — Там, у самого края, за которым нет ничего, — Когда подступало забвенье, как море — без берегов, Постиг ли пловец это пенье, этот зловещий рев? «Смертный! Смешно и дико ответы у нас искать. Правит нами Владыка, мы — его верная рать. Тот, кто вздымает волны, тот цель назначает им. Воле Его покорны, мы по миру бездумно мчим. Разве волнам пристало дознаваться — зачем и куда? Мы в этом смыслим мало, ты — не поймешь никогда, Засим неизменно будем исполнять веленья судьбы: Вечной загадкой людям, навеки — Его рабы».

Евгений Витковский^{5}

АНТОНИС ДЕ РОВЕРЕ (1430–1482)

О ПОТРЕБАХ СТАРОСТИ

Добрые люди, вы, что киркой Землю рыхлите, трудитесь смлада, Нет, не скопить вам казны никакой, Только большая ли в этом досада? Хлеб ежедневный — чем не награда? Знаю, что нет средь вас приверед. Тому, кто работает, много ли надо? Хлеба да каши на старости лет. И вы, ремесленники-мастера, Вы о достатке радеете много, — Тот же, кто трудится ради добра, Может ли быть осуждаем строго? С вами да будет Божья подмога! Однако помните, что не след Милости большей просить у Бога, Чем хлеба да каши на старости лет. Ты, возводящий то замок, то храм, Цех созидателей, люд бывалый, Днем потрудившись, по вечерам Ешь до отвала, выпей, пожалуй, Плоть утомленную малость побалуй — Проку в голодном работнике нет; И тебе да воздастся толикой малой Хлеба и каши на старости лет. Вы, кто скитаетесь вдоль дорог, Бродите ради купли-продажи, — Знаю, как жребий ваш беден, жесток, — Не дотащивши последней поклажи, По могилкам у трактов лежите, как стражи, Только лучше — придите домой напослед: Да пошлет вам Господь барышей, и даже Хлеба и каши на старости лет. Слушай, точильщик, носильщик, меня; Все вы, работа чья поневоле Тяжче становится день ото дня, — Стоит ли ждать воздаянья в юдоли? Ешьте и пейте с друзьями, доколе В радость желудку — добрый обед, — И да вкусите (чего же боле?) Хлеба и каши на старости лет. Работники, слушайте также и вы: Все богачи минувшей эпохи, И Александр, и другие — мертвы. Так что утишьте горькие вздохи, И не горюйте, что дни ваши плохи, В редкость, да в радость зато мясоед: А кто не трудился — не взвидит и крохи Хлеба и каши на старости лет. И для себя помолился бы я Лишь о насущном хлебе да каше, Знают меня богачи и князья — Жизнь оттого не сытней и не краше. Но — избежать ли назначенной чаши? Что ж, как обычно, закончу куплет: Боже, прости прегрешения наши, Дай хлеба да каши на старости лет.

О ПРАЗДНИКЕ МЕЛЬНИЦ

Добрые люди, сестры и братья, И счастливцы, и горемыки, Вы приглашаемы все без изъятья К наиверховнейшему Владыке. Видите жало разящей пики? Это за вами послан гонец. Скоро начнется праздник великий, Так что и в путь пора, наконец. Вместе ли, врозь ли, поодиночке — Следуйте в Мельничную страну, И не пытайтесь просить отсрочки — Все у одних законов в плену. Так заповедано в старину: Копьеносца завидишь едва-едва, Отныне дорогу помни одну — Туда, где вертятся жернова. Мельник верховный, Владыка слепой, Движущий мельницы на ветру, Всех ожидает единой толпой У себя на празднике, на пиру. Каждый, свой срок проживши в миру, Должен достигнуть его предела, Придет под землю, к его двору, Едва с душой разлучится тело. Папа и каждый его кардинал, Как непременные визитеры, На мельничный ожидаются бал; Епископы, официалы, приоры, Покинув монастыри и соборы, Без различия сана и старшинства, Спешите — времени нет на сборы — Туда, где трудятся жернова. К празднику пусть стопы устремит Каждый аббат и смиренный инок, Августинец, лоллард и богармит, Также и добрых сестер-бегинок, Нищенок, страждущих сиротинок, В жизни вовек не знавших утех, Ждут непременно, ждут без заминок: Мельничный праздник — праздник для всех. И вы, императоры, короли, Владыки княжеств, баронств, поместий, Узнайте: должные сроки пришли, К празднику мельниц грядите все вместе, Не время теперь для ссоры, для мести, Но там, где трудятся жернова, Примите достойные вашей чести Знаки отличия и права. Суверены, канцлеры и министры, Сколько ни есть вас теперь на земле, Все губернаторы, все бургомистры, Банкиры, искусные в ремесле, Мытари, слуги — в том числе Лакеи, привратники, повара; И мореходу на корабле Поспешить на праздник мельниц пора. Братства купцов, городская элита, Самоуверенные богачи, Забудьте подвалы, полные жита, От сундуков заветных ключи, Суконщики славные и ткачи, Гильдия сильная и деловая, Вам с собой ни батиста не взять, ни парчи, К празднику мельниц отбывая. Когда Владыка Мельниц направит Своего настойчивого слугу, То все дела приглашенный оставит, Ни у кого не будет в долгу; Помните, люди, на каждом шагу Мной повторяемые слова: Вас дожидаются в общем кругу Там, где вращаются жернова. Заботится Главный Мельник о свите И подбирает юных пажей — Порасторопней, породовитей, И поизящней, и посвежей; Здесь не нужно ни шпаг, ни французских ножей, Забудь обо всем, драчун и бездельник, Ибо в пределы своих рубежей Тебя приглашает Великий Мельник. Праздник без женщин — праздник ли, право? Женщина — праздника цвет и душа. Здесь множество дев различного нрава, Каждая — чудо как хороша, Движется, шлейфом плавно шурша, Радуясь празднику, светской удаче, — Впрочем девицы, на праздник спеша, Мельниц не видят, ибо незрячи. Девушки, помните, время близко. Кажется, нынче — танцуй да пой, Нынче служанка ты либо флейтистка Весело двигаешь легкой стопой, — Полюбоваться бы славной толпой: Молодость, радость, яркий румянец… Однако ступайте общей тропой: На Празднике Мельниц продолжите танец.

АДРИАН РОЛАНД ХОЛСТ (1888–1976)

ВНОВЬ ГРЯДУЩЕЕ ИГО

Сначала страх, и следом — ужас, всё слышно, истреблен покой. И шторм, в просторах обнаружась, грядет: надежды никакой на то, что гром судьбы не грянет. Молчат часы, но на краю небес — уже зарницы ранят юдоль сию. Отчаянная и глухая, ничем не ставшая толпа, от омерзенья иссыхая, кружит, презренна и тупа, по ветхой Западной Европе, — но только в пропасть, в никуда, беснуясь в ярости холопьей, спешит орда. Себя считая ветвью старшей и оттого рассвирепев, бубня глухих военных маршей пьянящий гибелью напев, им остается к смерти топать, в разливе гнева и огня порабощенных — в мерзость, в копоть гуртом гоня. Теперь ничто не под защитой, — но всё ли сгинет сообща, затем ли Крест падет подрытый и рухнет свастика, треща, затем, чтоб серп вознесся адский, Европа, над твоей главой — сей полумесяц азиатский там, над Москвой?..

12 августа 1939 года.

ЯН ЯКОБ СЛАУЭРХОФ (1898–1936)

АКУРЕЙРИ [1]

В Исландии, где меж скалами фьорда Стоит Акурейри, я вздремнул; Я слушал, как монотонно, гордо Звучит в пустоте водопадный гул. Приглядываясь к прибрежным каменьям, Кружится лысый орлан-разведчик, Лишь овцам и северным оленям Пастись привычно у здешних речек. Здесь низвергающаяся вода Выдалбливала гранит на дне. Я спал, но думал: кто знает, куда Корабль увозит меня во сне? Я спал, как спать вовек не смогу На койке своей, вдали от земли; Кто ведает — на каком берегу После крушенья меня спасли? Я видел во сне — зачем, почему? — Как между богами грянул Рагнарек, Падала глыба за глыбой в дыму, Будто за легким шариком шарик. Однако проснулся я, и снова Увидел поток, летящий с кручи, Луна средь неба, еще ночного, Скользила в зарю, как маяк плавучий. Птицы да скалы — всё неизменно, Радуга в падающей воде; Но поднялись травы мне по колено, И корабля не видать нигде. Предел и горестям, и заботам Находят люди в этом краю, Смыло ревущим водоворотом Тревогу бессмысленную мою. В Исландии, где водопад у фьорда И порт Акурейри, вздремнулось мне, Светлее и чище — знаю твердо — Стала душа моя в этом сне.

1

Порт на севере Исландии, вблизи от водопада Годафосс.

КОНЕЦ

Без боли вспомнить не могу, Как погибал с тоски И знал, что к морю убегу Навстречу другу иль врагу: Так грезят моряки. Я ныне ото всех вдали, Вокруг — единый океан, Где ни Елена, ни Тристан Не породят фатаморган, И здесь я слышу зов земли… Здесь мысленно уйти могу, Давнишним грезам вопреки, Туда, где берегут пески Последний, узкий след доски На берегу.

АЛБЕРТ ХЕЛМАН (1903–1996)

ТОСКА ПО ДОМУ

Уроженец Суринама в Нидерландах во время войны

Как властно ты влечешь меня, земля родная… Я не могу прожить и дня, не вспоминая о том, как шелестит листва под солнцем — либо как беспредельна синева в Парамарибо… Там зной вскипает, вопреки тому, что рано… Там раскрывает лепестки цветок банана… Там в каждой жилке аромат и в каждой фибре… Там слышится напев цикад и песнь колибри… Там славят девушки рассвет среди росинок… Там женщины почтенных лет спешат на рынок. Там кашу нынче, как вчера, толкут старухи; Там коротают вечера на ветках духи… Куда же нынче завели меня невзгоды, зачем от родины вдали бреду сквозь годы? Здесь всё, чему душа дана, задушат вскоре, здесь только голод и война, здесь смерть и горе. Когда же завершит покой земную драму? В Голландии живу тоской по Суринаму. Как манит сердце журавля вернуться в сроки — влечет меня моя земля, мой дом далекий…

ГДЕ?

Все, что навек ушли во тьму, чей разум вечностью утишен, — когда, и где, и в чьем дому их тихий зов бывает слышен? Коль он предвестье, то к чему? Ведь, без сомнения, они живут в стране блаженной ныне, где весны длятся искони, где бледен берег звездной сини и где не наступают дни. Зачем так часто нам слышна их жалоба; зачем, как птица, меж гулких стен скользит она и так отчаянно стучится в стекло закрытого окна? О чьей твердят они беде, в разливе сумрака над садом забыв о скорби и суде? Они томятся где-то рядом и сетуют. Но где? Но где?

ГОЛОСА

Больной не спит, он издалече внимает сумрачные речи вещей: оконной рамы всхлип, разболтанной кровати скрип, глухое тиканье часов, шуршание вдоль плинтусов, несчастной кошки долгий вой и стук шагов по мостовой; пьянчужка, пропустивши чарку, бредет по направленью к парку, где каплет желтая листва, где, слышимый едва-едва, под банджо голос испитой вздыхает о земле святой, перевирая текст псалма — бред воспаленного ума; обрывок старого романса и пляска мертвецов Сен-Санса, фанфар полночный унисон, погасших звезд немолчный стон, о мертвых детях плач без слов, и трепет влажных вымпелов, и женский смех, и лай собак, и колокольца мерный звяк; старанье крохотной личинки — она грызет сиденья, спинки, ко всем событиям глуха; и резкий окрик петуха, затем другой, в ответ ему; зверь, что влачит людей во тьму, зевает, мрачен и велик… нет, это тонущего крик! И совесть, как сверчок, стрекочет, и червь забвенья душу точит, жужжит во тьме пчела мечты, сомнений ползают кроты… и мышь во мраке что-то ест, а там, где замаячит крест, — там чахлой смелости росток и возбужденной крови ток. Ледок, на ручейке хрустящий, и колокол, во тьме звонящий, процессий шаркающий шаг, и слово — неизвестно как — звучит сквозь море тишины; полет серебряной струны, будильник, что идти устал, — и сердца треснувший кристалл. Да, сердце бедное не дремлет, и ждет, и постоянно внемлет; молчит забота, меркнет свет; вопросы есть, ответов нет!