Век вожделения

Кестлер Артур

— Что же говорит предсказатель?

— Что будут метеориты, чума и новая религия, спустившаяся с гор… — Он не стал упоминать о войне; по молчаливому согласию они изо всех сил старались не затрагивать этой темы. — Думаю, — добавил он, — что под новой религией он подразумевает секту сумасшедших, появившуюся в Карпатах.

— Я никогда не слышала о «Бесстрашных Страдальцах», — сказала Хайди, собралась что-то добавить, но осеклась. Федя заметил это.

— Может, и ты присоединишься к ним?

— Пока нет, спасибо. Кто же тогда займется ужином?

Она встала и ушла на кухню. Феде было скучно,

поэтому он решил помочь и последовал за ней. В крохотной кухоньке они то и дело натыкались друг на друга, одновременно наклоняясь за тарелками, и ее волосы скользили по его лицу. По ее участившемуся дыханию он понял, что она не возражала бы, если бы он взял ее на руки и понес на кушетку, даже если бы в итоге сгорел ужин; он тоже почувствовал нетерпение, но голод пересилил желание, и он решил, что правильнее заставить ее еще потрепыхаться на крючке. Он похлопал ее по спине и удовлетворенно сказал:

— Ну вот все и готово, теперь можно поесть.

У нее оказалось припасено две бутылки бордо, которое после шампанского быстро ударило им обоим в голову. Федино лицо приняло выражение умиротворенной галантности, которому Хайди присвоила номер 4. Она знала, что скоро оно сменится сексуальным выражением — номером 5.

— Как там говорилось в твоем тосте? — попытался вспомнить он.

— В рождественском? Я рада, что он тебе понравился. — Наклонившись над столом, она нежно произнесла:

Мир на земле и милость в мире Пусть плоть и дух вовеки мирят.

— Там не так. «Пусть Бога с грешниками мирят».

— Конечно. Какая я дурочка! — Она закусила губу и примолкла. Феде всегда становилось не по себе, когда у нее на лице появлялось это выражение отрешенности, поэтому он поднялся, щелкнул каблуками и с насмешливой торжественностью произнес:

— Пью за «Бесстрашных Страдальцев»! Видишь, я готов превратиться в контрреволюционера, лишь бы польстить тебе.

— Одному небу известно, кем становлюсь я, чтобы польстить тебе, — задумчиво молвила она.

— Никем ты не становишься, — игриво сказал он. — Тебе не дано меняться. Ты для этого слишком тверда — и слишком мягка…

— Что за лирика? — удивилась она.

— Да, ты загадка. Великая загадка! — с энтузиазмом вскричал Федя. Несмотря на легкое опьянение, он не забывал, что женщинам нравится, когда их называют загадочными.

— Я решу для тебя эту загадку, — сказала Хайди. — У меня тело женщины, мозги мужчины, стремления святоши и инстинкты шлюхи. Достаточно?

— Надо же, — прыснул Федя, — как банально!

— Ты растешь на глазах, — прокомментировала Хайди. — Что ж, скажу больше. Когда мне было девятнадцать лет, меня направили к психоаналитику. Моим родителям хотелось мальчика, а я родилась девочкой; психоаналитик сказал, что это очень важное обстоятельство. Еще он сказал, что я увлечена своим папочкой, поэтому и влюбилась в Иисуса Христа. Тогда я пошла к другому психоаналитику, который обнаружил у меня низкую степень доверия к самой себе, вследствие чего я вечно играю именно ту роль, которую от меня ожидают другие. Потом я вышла замуж за очень вежливого молодого

человека, который в любви был похож на птичку; он объяснил мне, что я фригидна, ибо страшно эгоистична и не обладаю щедростью, которая позволяла бы мне отдаваться по-настоящему. Теперь я повстречала тебя и впервые поплыла по течению — а ты объясняешь мне, что я — типичный продукт обреченной цивилизации. К чему все это?

Федя посмеялся, а потом сказал поучающим тоном записного педагога:

— Сначала ты ни за что не хотела говорить о себе, теперь же только этим и занимаешься. Ты говоришь, что в тебе нет никакой загадки, но сама считаешь, что очень загадочна, как и все окружающие люди. К чему это? А вот к чему. Все очень просто: никакой загадки не существует, есть одни рефлексы, как вот в этом радиоприемнике. — Он ласково погладил ящичек цвета слоновой кости. — Крутани ручку — вот тебе и реакция. Ударишь — получай поломку; после ремонта все опять будет в порядке. Оно говорит, кричит, поет — как все это полезно, как занимательно! Но никакой загадки в этом нет… Хайди нарочно зевнула.

— Ты рассуждаешь точь-в-точь, как мой дедушка.

— Тот, у которого был замок в Ирландии? — Он забавлялся. — Который говорил, что женщинам надо заниматься домом и детьми, а о своих причудах — забыть? Очень разумный и прогрессивный человек.

— Нет, другой дедушка. Президент железнодорожной компании. Он скупал другие железнодорожные компании, а в перерывах увлекался чтением памфлетов на тему «выживает сильнейший» и «человек-машина». Ты рассуждаешь совсем как он. — Она унесла тарелки и вернулась с мороженым и новой бутылкой шампанского. — Ладно, — сказала она, — мы отмечаем Новый Год, и я собираюсь хорошенько набраться.

Федя откупорил бутылку и, наполнив бокалы, сказал с озорной улыбкой:

— Итак, ты настаиваешь, что загадка существует, и что дело не ограничивается рефлексами?

— О, замолчи, дорогой! Хочешь продолжить свою лекцию?

— Да. Хочу рассказать тебе о собаках профессора Павлова.

Хайди почувствовала головокружение. В последнее время все так перепуталось, что она больше не знала, счастлива она или страдает. Для прояснения ситуации она плеснула в шампанское бордо, выпила эту смесь и прилегла, мечтая, чтобы Федя обнял ее и разрешил все сомнения, придавив ее своим сильным телом. Но он продолжал распространяться о профессоре Павлове и его собаках, поглядывая на нее с любопытной усмешкой в прищуренных глазах — такого выражения его лица в ее каталоге пока не числилось.

— …Так что, как видишь, — продолжал он, — спустя некоторое время, собака начинает истекать слюной при звуке колокольчика, даже если никакого мяса нет и в помине… — Он не спеша приблизился к кушетке. — Вот и объяснение нашей сущности: сплошь условные рефлексы, все остальное — глупые предрассудки. — Теперь он наклонился над ней, и ее сердце бешено заколотилось.

— Вот вздор! — выдавила она, сгорая от желания, чтобы он приступал к делу.

— Значит, не веришь? — Он наклонился еще ближе, все с той же улыбкой на губах. Потом он протянул руку и просунул ее ей под мышку, надавив большим пальцем на сосок. Это была скорее хватка, нежели ласка, причем хорошо ей знакомая: он всегда поступал именно так в кульминационные моменты их близости.