Век Зверева
Шрифт:
— Купила что-нибудь?
— Маленького Будду из бронзы.
— Сохранила?
— Нет. Украли. У меня квартиру обокрали как-то раз. Не помог божок.
— А что-то действительно красивое было там?
— Из полудрагоценных камней — украшения. Как сейчас вижу. Украшения резные. У них на окнах и дверях резные украшения из дерева. Накладки такие, узоры. Покупай и приколачивай декоративными гвоздиками. Потом марки очень красивые, значки всякие. Значки нам потом дарили. Это осталось. Значки плохие. Потом нас Сирдар отвез к себе в контору и накормил. Веселый такой мужик. И появились носильщики. Вроде бомжей наших. Есть профессиональные —
— Неинтересно ты рассказываешь.
— Не хочешь, не слушай. Кофе будешь еще?
— В меня не лезет. Ни пить, ни есть. Комок в горле, дрожь в членах. К тому же холодно.
— Спирту хочешь?
— А худо не станет?
— Не думаю.
Нина нацедила из армейской фляжки граммов семьдесят.
— Разводить будешь?
— Чуть-чуть сверху.
Горячий комок упал в желудок. Теплее не стало. Стало грустно.
— Так какая же фирма платит?
— Пока секрет. Потом очень большая кампания в прессе будет. На пике Коммунизма — вымпел одного из банков.
— Значит, все-таки банк.
— А может, и не банк.
— А звездно-полосатого слабо? За хорошие деньги?
— А черт его знает. Потом же и снять можно.
— А «потом» может и не быть.
— А потом груз полетел в Луклу. Следишь за сюжетом? Март месяц. Ледопад Бхумбу.
— Ледопад — это что?
— Скоро сам узнаешь. Ногами и руками прочувствуешь. И пузом, несомненно. Вот там красиво. Мы летели над невысокими хребтами, и белейшие вершины поднимались над ними. Леса. Таких зеленых лесов больше нет. А кое-где террасы возделаны. Свежие побеги. Это совсем другой зеленый цвет. И когда внезапно возникает аэродром, не хочется садиться. Хочется еще лететь.
— А высоко там аэродром?
— Нет. Меньше трех километров. Две восемьсот. Лукла находится как раз между Катманду и Эверестом, и выше Луклы уже ничего не растет. А в поселке — целая оранжерея. Тростник, сосна гималайская, береза. Все приземистое, широкое, не такое, как у нас. Ноздреватая кора. А самое главное впечатление на грани потрясения — дорога, идущая в глубь Гималаев. Я там просидела часа три. Ощущение какого-то транзита междувременного. И свою никчемность понимаешь беспредельную. В домиках газовые лампы, подобные примусам. Светляки такие. А ущелье, через которое идет дорога, сужается и вскоре раздваивается. Когда мы вышли из Луклы, думали, достаточно долго идти до реки. А оказалось — всего полчаса. И там мы остановились и сделали привал… Что-то ты совсем зеленый.
— Не представляю, как они пошли назад.
— На автопилоте.
— То есть как?
— А им так же дерьмово, как и тебе. Может быть, немного получше. Давай-ка, дружок, чтобы не чувствовал себя врагом народа, раскладывай бульонные кубики по десять штук. Потом клади в эти мешочки. Сделаешь, займешься галетами.
— А почему не нести все это в отдельном рюкзаке?
— Это мы проходили. Рюкзаки склонны падать в пропасть. А это НЗ. Будет у каждого.
— А сгущенки нельзя?
— Вообще-то, ее мало. Но тебе, для более легкой адаптации, сделаем.
Зверев
— Еще спирту?
— Нет. Не стоит.
После Зверев слонялся в окрестностях лагеря, смотрел на такую близкую вершину, представлял себя в Лукле. Решил, что когда закончится эта война и он вернется в мир, станет работать в какой-нибудь тихой конторе, купит себе путевку. Если тогда будут какие-то путевки и граница не будет снова на замке. Молодые побеги бамбука, дорога во чреве Гималаев. Нина рассказывать не умела, но оттого, наверное, рассказала о самом главном.
Ущелье Ачик-Таш
Зимаков не склонен был шутить. В шесть тридцать он разбудил Зверева:
— Александр Юрьевич! Вставай.
— Зачем?
— Затем, что нужно заряжаться.
— Я не батарейка. Я человек.
— Ты, Юрий Иванович, хуже. Ты человек-аккумулятор.
— Трансформатор.
— Вставай.
— Не хочу.
— Не хотеть вредно.
— Ты что пристал ко мне?
— Ты новые экономические отношения принимаешь?
— А ты?
— Тебя на самолете везли?
— Везли.
— Жрать давали?
— Еще бабу приведи, тогда встану.
— А почему нет, Юрий Иванович? Только за предоставление интимных услуг на пик пойдешь. Или куда повыше.
— Услуги вперед.
— Мое слово здесь, в лагере, закон. И не только здесь.
— Придется поверить.
Когда-то лагерь знал лучшие дни, и на зарядку утром выходило, должно быть, человек по сто. Сегодня вместе со Зверевым их было семеро. Была и женщина. «Рост приблизительно сто семьдесят пять, телосложение среднее, волосы черные, лоб высокий, нос прямой, глаза…» — зачем-то Зверев попытался пропустить ее приметы через длинный ряд лиц, навечно нашедших свое место в ячейках его милицейской памяти. Аналога не нашлось. Были, впрочем, приблизительно похожие экземпляры, но их сюда было не заманить никакими коврижками. Им жить и умирать на равнине.
Зарядка оказалась интенсивной и трудноватой для Зверева. Через полчаса, отмаявшись и утомившись, он присел на чурочке, расшнуровал кроссовки и блаженно вытянул ноги.
— Юрий Иванович! Работа не сделана. Надевай чеботы.
— Мы же договаривались только на физзарядку…
— А бег туда входит по всем законам.
— И где же беговая дорожка?
— А вот по склону вниз. Потом наверх. Потом опять вниз. Потом куда покажу.
— Ну-ну… — проворчал Зверев, вновь надевая кроссовки. А тем временем группа уже бежала.
Он догнал их внизу, метрах в пятистах. Бежать вниз было нетрудно и даже приятно. Зимаков развернулся и двинул наверх, но при этом ускорился. Наконец Зверев обнаружил, что все уже преодолели склон и приостановились наверху, в том числе и неидентифицированная им по преступному каталогу женщина. Он решил, что его дождутся, но просчитался. Зимаков снова повел группу вниз и при встрече со Зверевым умудрился уронить его, как бы случайно толкнув плечом…
Зверев поднимался долго, встал на четвереньки, выпрямился, побежал снова. Достигнув точки возврата, услышал за спиной совокупное дыхание группы и шаги, легкие и одновременные. И опять Зимаков побежал вниз. На этот раз Зверев не отстал и на подъеме, но когда все остановились, перешли на трусцу, снова начали работу над мышцами, расслабляли их, выводили в другой режим, — Зимаков отправил Зверева вниз по склону: