Вексель Билибина
Шрифт:
— Я с вами, Юрий Александрович! — заявил Алехин. — В карты играть и я мастак…
— Не хорохорьтесь, ребята, не травите голодного зверя, — снова остановил всех Степан Степанович. — Ложитесь-ка спать, а я муку замешу, все-таки завтра праздник.
— А мне надо ведомость закончить…
Раковский в те дни составлял ведомость трат, расхода и наличия товаро-продуктов, инструмента, материалов, спецодежды — всего, что было получено от завхоза экспедиции в Оле. Делал Сергей это по распоряжению Билибина. И когда в графе наличия против разных круп, сахара, масла, мясных и рыбных консервов ставил прочерки, то у него под ложечкой невыносимо сосало и щемило. Сергей испытывал настоящие танталовы муки, и ему казалось, что Юрий Александрович нарочно дал ему такое распоряжение. И при этом еще одно свербило в душе: перечисляя все съеденное, израсходованное, использованное, он будто подводил окончательный итог прожитой жизни.
Но Сергей Дмитриевич распоряжение начальника выполнил: все проверил, все пересчитал, и теперь оставалось только подвести черту.
Ведомость Раковский составлял в записной книжке, в которой вел и дневник. В ночь под рождество он записал:
«24 декабря 1928 г.
Закончил проверку всего полученного в Оле от завхоза. Алехин и Лунеко ходили вверх по ключу — никакой дичи. Срубили пасти на зайцев. Смотрели капканы и плашки — ничего нет.
Настроение у рабочих прескверное. Мяса остается лишь на завтрашний день, да шесть фунтов муки принес Сологуб…
Сологуб…
Тоскливо на душе… Невеселая встреча праздника… Пожалуй, так встречать приходится впервые…»
В бараке тихо. Слышно, как замешивает муку Степан Степанович да потрескивает свечка.
И вдруг Юрий Александрович, сидевший на нарах все в той же позе, со скрещенными ногами, радостно, словно что-то открыл, воскликнул:
— Догоры! А я знаю, хотя отсюда и не вижу, что пишет Сергей Дмитриевич в своей черней книжке! Он пишет: «Никогда еще не приходилось встречать так рождество». Сергей Дмитриевич, угадал?
Ошеломленный Раковский уставился на Билибина: неужели Юрий Александрович знает все, что творится в его душе?!
— Угадал! Телепатия! Чтение мыслей на расстоянии! Говорят, лженаука, что-то вроде магии, чревовещания, а я вот прочитал на расстоянии… И могу читать все, что у каждого на душе! Как Христос! Как Будда!
Все, кроме Степана Степановича, воззрились на новоявленного Будду.
— А каким образом? Ну, кто скажет, каким образом я узрел, что пишет в своей черной книжке Сергей Дмитриевич?
Ответил Степан Степанович, не отрываясь от дела:
— Все мы сейчас думаем одинаково…
— Верно, Степаныч. И никакой телепатии. Мудрый ты человек, Степаныч, хотя фамилия твоя не соответствует уму твоему. Сменить тебе ее надо на Мудрецова, например, или на Степана Мудрого. Был Ярослав Мудрый на Руси, а почему тебе не быть Степаном Мудрым на Колыме? Сейчас многие фамилии меняют и в газетах об этом во всеуслышание объявляют. Был, например, один гражданин Козлов, стал Баранов…
— А животным так и остался? — усмехнулся Степан Степанович.
— Да, фантазии у него на большее не хватило. А я свою фамилию менять не собираюсь. Нет, Билибиным родился — Билибиным помру!
Все, конечно, в это время не столько слушали разглагольствования Юрия Александровича, сколько думали о том, что ожидает их, и понимали — балагурит начальник, чтоб отвлечь себя и других от мрачных мыслей.
ПОД РОСТОВСКИЕ ЗВОНЫ
— Би-ли-би-ны, — продолжал Юрий Александрович, — это звучит как малиновый звон. В российских гербовниках, в энциклопедиях, в грамотах эпохи Ивана Грозного Билибины поминаются. В шестнадцатом веке, был приказной дьяк Билибин Шершень. От этого Шершня и пошли весьма возможно, все Билибины.
— От насекомого? — кольнул Алехин.
— Шершень — это имя, темнота. На Руси имена давали, как прозвища: Шершень, Волк, Курица… И весьма возможно, не без оснований. Шершень Билибин однажды, видимо, кого-то ужалил, его и сослали во Псков… Но отец мой прямым предком нашего рода считал Харитона Билибина. Когда рисовал родословное древо, то Харитона изобразил корнем, а от него — две огромные ветви со множеством веточек и листочков. Сам Харитон и его два сына: Иван — первый, Иван — второй — были богатейшими купцами в Калуге, заводы имели. Знаменитый художник Левицкий их портреты писал, в музее хранятся. И внука Харитона, Якова, писал. Ну, те, Харитон и Иваны, были типично русскими купцами, бородатыми и брюхатыми, а Яков — эти уже светский щеголь, завитой и с бантиками. Он и вольнодумец-масон, и коммерции советник, и почетный гражданин. В годы нашествия Наполеона поступил, как Кузьма Минин — пожертвовал на алтарь отечества двести тысяч рублей. В Петербурге у него дом-салон: поэты, артисты, великий композитор Глинка бывали… Но к концу жизни промотался или, как говорят семейные архивы, «его состояние пришло в упадок». И все его потомки должны были учиться на медные деньги. К тому же дед мой, Николай Алексеевич Билибин, одарен был талантом детей строгать. Семь сыновей у него было — дочери в счет не шли. Ясно, что на такую ораву никакого наследства, никакого приданого не напасешься. Ну, и, как говорится, нужда заставила калачи есть — всех выводила в люди. И отец мой, когда рисовал родословное древо, не купечеством кичился, не дворянством,, а под каждым листиком подписывал, кто есть кто… Посмотришь на древо и видишь: «сидят» на верхних веточках военные, ученые, врачи, художники…
Есть в нашем роду математик, Александр Яковлевич, а его родной брат Иван Яковлевич Билибин — всем известный художник. Русские сказки, сказки Пушкина с его картинками, весьма возможно, видели?.. В девятьсот пятом году художник Билибин царя Николашку со всеми его регалиями ослом нарисовал, за что подвергнут был аресту, а журнал, который напечатал рисунок, закрыли. Сам я изучал алгебру и геометрию по-учебнику дяди, Николая Билибина, а его сын, тоже Николай, — ученый, этнограф. И вот сейчас, когда я с вами сижу здесь, на Колыме… — торжественно произносил Юрий, Александрович.
— …и жду, когда съедят… — таким же тоном продолжил Алехин.
Но его оборвал Степан Степанович:
— Помолчи ты, бесконвойный Алеха…
— …не язык, а коровья лепеха, — удачно скаламбурил Юрий Александрович, и все, даже Алехин, захохотали.
Отсмеявшись, Юрий Александрович продолжал:
— И вот сейчас, когда сижу я с вами здесь, на Колыме, в ночь под рождество, голодный и холодный странничек, в это же время сравнительно недалеко отсюда, на берегу Охотского моря, на Камчатке, так же сидит среди коряков или ительменов этот самый ученый-этнограф Николай Николаевич Билибин — изучает их быт, строит для них культбазу…
— …и ест оленину, а у нас конины осталось только на завтрак.
На этот раз никто Алехина не одернул, все помолчали, пока Юрий Александрович опять не заговорил:
— Ничего, догоры, выживем… Каждый Билибин оставил свой след в истории России! И мне дали имя неспроста — Георгий! Юрием я стал недавно, на Алдане, зваться…
— Ну, это все равно: что ты Юрий, что Георгий, что Егор — повесь Портки на забор, — опять подковырнул Алехин, и все тихо посмеялись, кроме Юрия Александровича.
— Нет, не все равно. Юрий, — это мирское имя. А Георгием меня нарекли в честь святого, храброго воина и заступника всех простых людей, Георгия Победоносца, самого любимого святого на Руси!
А когда меня крестили, то вся Россия в колокола звонила! Не верите?
А дело, сказывают, было так. Родился я в Ростове но не в том Ростове, что на каком-то Дону, а в Ростове Великом, в древнерусском граде, про который, пословица гласит: ехал черт в Ростов, да испугался крестов. Церквей и крестов там, как деревьев в лесу. Народ ростовский — крепкий, щи лаптем не хлебал, в зипунах не ходил, стучал сапогами по деревянным тротуарам. Мужики все — высокие, светлоглазые, у каждого борода-лопата, все русые…