Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
Да, так, скорее всего, и есть. Тогда в ту же канву ложится и неожиданное преследование в Хорватии, от которого они едва ушли, и несколько неприятных моментов, подмеченных Алексеем на московских улицах после возвращения из-за границы, которые запросто могли означать чьё-то негласное наблюдение за ним. Совпадений и подозрений становилось слишком много, поэтому нужно было спешить, усиливать поиски или, наоборот, чтобы не случилось непоправимого, уносить отсюда ноги.
Положение осложнялось тем, что никакой защиты, кроме госпожи удачи, у Алексея с Петровичем не имелось: наполовину фальшивые паспорта, незакрытое розыскное дело и, конечно же, отсутствие вменяемой биографии напрочь исключали любую
Ведь человек без паспорта, как известно, защищён хотя бы законами гуманизма, а вот человек без биографии - кто он?- разговаривающее ничто, оживший призрак, тень теней? Если в руках нет бумажки, которая в понятной форме подтверждала бы прошлое, то и будущего, каким бы реальным и ярким оно ни рисовалось, никто и ни за что не признает! Банкир Шолле, признавший довоенный паспорт Алексея, да ближайшие друзья - счастливое исключение; но даже если таких, как они, наберётся под хорошую команду единомышленников, то всё равно для общества он по-прежнему будет оставаться вне закона и разумения. Ибо их с Петровичем можно не просто безнаказанно убить, но и стереть о них всякую память, поскольку нельзя помнить того, чего не существовало…
Будущее для человека заведомо более значимо, чем прошлое, однако прошлое всегда оказывается сильней, ибо оно уже проходило под солнцем и, стало быть, в полной мере реально, в то время как будущее - нет. Наверное, в этом-то и заключаются основное противоречие мироздания и главная загадка бытия. Во всяком случае - загадка их с Петровичем бытия нынешнего, столь эксцентричного и невероятного, чтобы в него можно было поверить.
Постоянно думая обо всём этом, Алексей разрывался между страстным желанием денно и нощно наращивать усилия по поиску злополучных бумаг и необходимостью проявлять крайнюю осторожность. Чувство опасности, словно тяжёлая ноша, стало не на шутку тормозить и временами останавливать работу. Приходилось снова и снова изображать из себя туристов или рыбаков, без прежнего удовольствия жарить опостылевшие шашлыки и даже распевать песни заодно с хмельной компанией, прикатившей на охотбазу в выходные.
— Шлам!.. Один только шлам!— в сердцах выговаривал Петрович, когда осмотр новой порции вселявших надежду артефактов завершался очередной неудачей.
Иногда руки опускались, и сознание наполняла мысль, что шансы найти архив Рейхана спустя семьдесят лет, за которые в эту землю вошёл и просочился сквозь все её трещины и поры столп дождевой воды и талого снега высотою за пятьдесят метров, не просто близки к нулю, но нулю и равны. На одной чаше весов лежала призрачная надежда добиться успеха, на другой - усиливающаяся с каждым днём опасность, помноженная на риск лишиться всего, что удалось достичь.
Если бы на добытые пятнадцать миллиардов - как ещё в первый день поисков предложила Мария - выстроить по всей России тысячи концертных залов и сотни консерваторий, то жизнь бы уже считалась прожитой не впустую, и тогда наплевать, что кто-то может не захотеть признавать её сущность и данность… Можно потратить доллары на школы, больницы, на помощь сиротам - всё лучше, чем ложиться спать и просыпаться с мыслью о провале, аресте или о том, что доступ к добытому попадёт в руки проходимцев, коррупционеров и гангстеров. Хотя и вполне понятно, что долго пользоваться им по своему усмотрению они не смогут, поскольку жулики более высокого класса вроде Каплицкого быстро увлекут их в свой оборот и заставят играть по собственным правилам - так что и тут надо спешить, спешить…
Алексей чувствовал, что подобные же мысли бродят и в умах его друзей, поэтому отправляясь каждый день в леса, по схронам и скупкам все они, пусть и не желая того показать, ждут, что он однажды возьмёт - и отдаст наконец спасительную команду “Стоп!” А он, словно бездушный автомат, этот неведающий жалости лейтенант госбезопасности, не думая ни о последствиях, ни об альтернативах, только и знает, что гонит и гонит себя и остальных на скорую и верную погибель… Однако очередной день поисков вместе с усталостью и разочарованиями приносил и новые надежды, следуя которым Алексей придерживал и всякий раз откладывал на потом решение сворачиваться и уезжать.
Скорее всего, подобное решение виделось ему даже не позорным отступлением и дезертирством, а обрушением и гибелью всего того фантастического будущего, которое он уже успел возвести в своих мыслях и мечтах. А коли так, то добровольный выход из боя означал бы согласие на самоубийство.
Ещё одной нехорошей особенностью их работы, которая практически без перерывов шла уже три недели, являлась невозможность увидеть хоть какие-нибудь признаки, что поиски идут в верном направлении. Необходимый результат мог либо прийти, либо не прийти, промежуточные состояния исключались. В подобных условиях продолжать верить в успех становилось сродни духовному подвигу, на который, как известно, в обыденной жизни не следует делать ставку.
А тут ещё начали поступать новости просто-таки пугающие. От Ершова пришла весть, что в районе уже несколько недель негласно трудятся какие-то два “москвича” - официально приехавшие по линии Министерства культуры, однако больше похожие на людей из органов. Было известно, что они перевстречались со всем полицейским начальством, с бандитами, музейщиками и даже с городскими сумасшедшими, и ветерану стоило немалых трудов, чтобы увернуться от их навязчивого внимания.
Второе скверное известие, на этот раз из Москвы, привёз на выходных Борис: ужиная дома один, он обратил внимание, что репродукция картины Репина “Бурлаки на Волге”, которой в своё время наспех прикрыли развороченную нишу от вскрытого Алексеем тайника, висит на стене немного перекошенной. Возникло подозрение, что в квартире кто-то незаметно побывал. Приглашённый Борисом частный детектив подтвердил эти сомнения, обнаружив с помощью прибора “локализованные излучения”, но не сумев, правда, найти сами “жучки”. Алексей посоветовал Борису немедленно переселиться к кому-нибудь из друзей, однако тот, всё взвесив, решил продолжать ночевать дома и изображать привычный образ жизни, так как иначе рисковал оказаться в “крутой разработке”.
Становилось очевидным, что вести молчаливое пока что противостояние им приходится не с бандитами или иностранцами, а с собственным государством. А с государством, как известно, шутки плохи.
Нетрудно представить, в сколь тяжёлой обстановке началась для нашей экспедиции первая августовская неделя. Тревога, подавленность, близость к отчаянью - все эти слова лишь отчасти способны передать смятенное состояние их духа. Ночи стали заметно длиннее и темней, а обильная утренняя роса напоминала о скоротечности лета, которое, стартовав с беспримерных ожиданий, медленно скатывалось к рутине, лишающей надежд. Несмотря на внешнюю бодрость, силы таяли на глазах.
И вот в один из этих невесёлых вечеров, словно яркая вспышка, блеснул в руке у Петровича полиэтиленовый пакет, внутри которого угадывался ржаво-зелёный тубус от немецкого противогаза. Не обращая внимание на осыпающуюся на скатерть сухую грязь и налипшие кусочки хвои, Петрович с усилием отогнул притёртую крышку и аккуратно извлёк изнутри свёрнутую общую тетрадь в ветхом миткалевом переплёте.
Медленным движением он протянул тетрадь Алексею:
— Проверяй. Только бери осторожно, рассыпается…