Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
— Я понял вас, товарищ Сталин,— немедленно вырвалось из моих уст - хотя, если говорить по правде, многое из услышанного являлось для меня новостью и требовало серьёзных размышлений.— Царские деньги должны достаться нам и послужить победе над врагом!
Сталин внимательно взглянул на меня, словно желая испытать искренность моего ответа.
— Правильно, эти деньги, принадлежавшие царской России, должны достаться нам и только нам,— заявил он.— Но для победы в войне эти деньги нам не понадобятся. Зачем нам сейчас эти деньги - разве мы сможем купить на них сегодня танки или самолёты? Нет, конечно же, никто нам их не продаст, а если даже и продадут - то их и близко нельзя будет поставить с нашими собственными танками и самолётами, которые лучшие в мире. И потом - разве кто-нибудь захочет в Красной Армии плохим
Повторив конец последней фразы, Сталин неожиданно замолчал. Он глядел поверх меня куда-то вдаль - туда, наверное, где по привычке ожидал увидеть окно с перспективой московского неба, однако в подземелье взгляд обречённо упирался в мрачную стену. В эти секунды я увидел Сталина не грозным вождём, а обычным пожилым человеком, вынужденным не просто нести на своих плечах колоссальную ношу, но и верить за нас в то, во что многие, по правде признаться, сегодня уже нисколько не верят… Мне стало безудержно его жаль.
— Иосиф Виссарионович,— в силу этого обуявшего меня чувства я решил обратился к нему как к близкому человеку,— я сделаю всё, чтобы выполнить ваше задание. Всё, честное слово!
Сталин секунд десять или двадцать - решительно не помню!- смотрел мне прямо в глаза оценивающим и вопрошающим взглядом, и у меня не было сил ни моргнуть, ни отвести взор.
— Постарайтесь, товарищ Рейхан,— произнёс он вскоре.— Ви же сами видите, насколько вопрос будущего мира важен для нас. Он настолько важен, что я не прочь продолжать беседовать с вами ещё и ещё, хотя там, за дверью, командующие фронтами дожидаются совещания по положению под Ленинградом. Ви, товарищ Рейхан, безусловно интересный собеседник, и я очень бы хотел поговорить с вами когда-либо потом. Так что постарайтесь выполнить государственное задание самым наилучшим образом!
Я попытался вспомнить, что в подобных случаях надлежит отвечать, однако будучи человеком тотально невоенным, не нашёл ничего лучшего, кроме как выпалить: “Будет исполнено!”
Сталин опустил на стол давно погасшую трубку, и этот жест с его стороны ясно означал, что аудиенция завершена.
Я быстро поднялся из-за стола и сделав короткий, но энергичный поклон головой, направился к выходу. Берия также встал и последовал за мною.
Возле двери я развернулся, чтобы ещё раз отвесить поклон,- однако Сталин глядел на ту самую глухую стену, повернувшись к нам спиной, и видеть моё искреннее прощание с ним уже не мог.
Берия сопроводил меня через толпу генералов, лица многих из которых я знал по фотографиям в газетах и кинохронике, и довёл до комнаты, в которой коротали время офицеры, доставившие меня сюда. Из отданного им распоряжения я понял, что сейчас меня отвезут домой, а утром должны будут доставить на инструктаж в НКВД.
— Ты всё хорошо усвоил?— строго поинтересовался он у меня вместо “до свиданья”.
— Да, товарищ Берия,— ответил я не задумываясь.
— Смотри…
Больше наркома я не видел. Офицеры вывели меня на поверхность, усадили в автомобиль и по ночным бульварам быстро домчали до моего дома на Страстном. Было около двух ночи, незадолго до этого, похоже, на столицу был очередной налёт, поскольку где-то вдалеке, за Яузой, ночное небо озаряло багровое зарево, а бледные лучи прожекторов ПВО продолжали рыскать между туч.
4-9/IX-1941
Утром точно в обозначенное время за мной прибыл автомобиль. Я спустился во двор, имея полностью собранный для командировки в Орёл саквояж, поскольку был уверен, что после обещанного наркомом инструктажа в НКВД мы сразу же отправимся в путь. Однако всё вышло не так.
Вместо ожидаемого здания на Лубянской площади меня привезли в небольшой особняк, спрятавшийся где-то в переулках Сухаревки. К моему изумлению, это была обычная адвокатская контора. Офицер передал меня на поруки её хозяину, адвокату Первомайскому, и сказал, что “после работы” я могу возвращаться домой своим ходом, однако если будет очень поздно или необходимо - то за мной пришлют автомобиль.
Перед тем как уехать, офицер захотел получить мой автограф на расписке о неразглашении. Я без колебаний подписал, не имея ни малейших сомнений в том, что когда-нибудь посмею её нарушить. Какая наивность! Прошло всего полмесяца - и я, от безысходности и скуки записывая в тетрадь свои воспоминания, откровенно ту расписку нарушаю!
Так или иначе, но я застрял на “инструктаже” на добрую неделю.
Конторой заведовал известный в Москве адвокат Первомайский. На мой недоуменный и, должно быть, не вполне уместный вопрос, какое он имеет отношение к органам, Первомайский ответил, что в силу своей профессии он знает почти все родственные связи известных москвичей и по этой причине НКВД иногда обращается к нему за консультациями. Скорее всего, он немного слукавил, говоря об эпизодических консультациях, - ведь только из пары историй с его участием, о которых я был наслышан, с учётом сказанного можно было сделать вывод о намного более тесных взаимоотношениях. Чего стоило нашумевшее дело, когда по просьбе семьи одного арестованного, вместе с которым под арест было взято и его имущество, Первомайский подал против НКВД судебный иск и - казалось бы, невероятный случай!- выиграл тот суд, по решению которого грозное ведомство незамедлительно вернуло родственникам все без исключения вещи и библиотеку!
Однако как бы там ни было, Первомайский являлся не только юристом самой высочайшей пробы, но и потрясающим знатоком огромного числа генеалогий. Он знал ровным счётом всё про моих родителей и большую часть наших родственников. Достаточно вспомнить, как он буквально сразил меня информацией, что мой дед по отцовской линии, когда работал преподавателем алгебры в виленской гимназии, имел среди своих учеников юного Дзержинского! Причём Дзержинский в собственных дневниковых записях ещё и положительно о моём деде отзывался!
Столь же подробно Первомайский рассказал мне и о семье Кубенских, нащупав даже несколько пересечений третьего или четвёртого родства с линией одного из старших Рейханов, который после закрепления за Александром I Варшавского герцогства осел в С.-Петербурге и чей род, продолжившийся, правда, исключительно по женской линии, среди своих представителей мог похвастать героями похода в Туркестан и членами Сената.
У Первомайского имелась целая подборка старых фотокарточек, запечатлевших мою мать Анастасию и дядю Сергея ещё детьми - в стенах родного дома, на различных дачах, в пансионе в Крыму и прочая, прочая… Он со знанием дела рассказывал мне о людях, с которыми общались дядя и дед Михаил - эти персонажи сплошь были купцы, фабриканты, банкиры и сановитые чиновники. Адвокат с лёгкостью находил на старых фотографиях их лица и настоятельно просил меня запоминать каждое “как можно лучше”, будто бы мне предстоит с ними рандеву. Я запоминал - и невольно ловил себя на мысли, что лишь одна подобная карточка в недавние годы могла стать причиной раскулачивания и ареста. Люди повсеместно стремились избавляться от семейных альбомов как от опасных соучастников их прошлого - однако по чьей-то прихоти многие из тех альбомов попадали не на свалочные костры, а в шкафы и архивные ящики консультантов и прочих знатоков подобного рода…
Но как бы там ни было, теперь эти пожелтевшие фотографические листы должны были помочь мне досконально вжиться в новую роль.
Мы долго обсуждали с Первомайским, стоит ли мне выдавать себя за сына Сергея Кубенского или всё же остаться, как есть, его племянником. Я вполне был готов сделаться “сыном”, полагая, что в таком амплуа буду выглядеть более убедительным. Однако адвокат не был до конца уверен, что Раковский знаком с семьёй Кубенского не более чем поверхностно, из-за чего существовал риск, что моё самозванство будет разоблачено. Поэтому мы решили, что я всё же останусь племянником - но не племянником, по факту изолированным от общения с дядей, а самым что ни на есть родным, сызмальства посвящённым во все предания и тайны нашей большой семьи.