Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
Услыхав последнюю фразу, я пожалел, что взял в разговоре с Раковским дружеский тон, щадя его старость и выражая сочувствие его не по заслугам суровой судьбе. Теперь передо мной сидел вчерашний непреклонный комиссар, готовый и ныне вершить человеческие судьбы и управлять целым миром.
— Я вижу, что вы более чем в курсе дела,— ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал тоже непреклонно и сурово.— Но смотрите, я не хочу темнить: у меня сегодня есть три варианта действий, из них два на случай, если вы ничего мне так и не расскажете. Первый - я объявлю в НКВД, что враг народа Раковский отказался говорить. Вас тогда расстреляют, а с моей головы, несмотря на невыполненное задание, не упадёт и волоса, поскольку пока я не побываю в Швейцарии, я всем буду нужен. Второй вариант - я перейду к немцам: благо они рядом, окажу им помощь и получу взамен богатство и благополучие
Выслушав мои предложения, Раковский некоторое время молча сидел, уставившись в одну точку - кажется, в какой-то французский завиток на бутылочной этикетке.
— Вообще-то говоря,— произнёс он, собравшись с мыслями,— вы, гражданин Рейхан, неважный психолог. Вы сводите ваши предложения к возможности сохранить мне жизнь, а весь фокус в том, что я, быть может, жить-то и не хочу! Что бы там ни было, своей жизнью я вполне доволен. Достаточно сказать, что я меньше, чем Ленин, ждал революции и дольше, чем он, успел пожить. Подолгу задерживался на руководящих должностях, имея власть, почёт и комфорт, которыми вы сейчас меня пытаетесь соблазнить. Что же касается тех денег - они не пропадут. Да, вы правы, я действительно занимался их розыском в конце двадцатых, когда работал в Париже. Не одних их, конечно,- тогда и эмиграция, и наша закордонная разведка кормились, главным образом, тем, что отыскивали тайные счета бывших фабрикантов и аристократов, шантажировали друг друга, вступали в фиктивные браки с их вдовами - обо всём об этом когда-нибудь напишут не один роман! Кстати, из-за этого золотого ажиотажа ОГПУ заметно ослабило свою основную работу, что помогло многим из моих товарищей, впоследствии объявленных “троцкистами”, надёжно укрыться за границей. Я действительно много чего знаю о русском золоте в Париже и Женеве и хочу вас уверить, что ваши сокровища отнюдь не пропадают в безвестности. Они работают.
— Вы уже говорили об этом - но уточните, если возможно.
— Конечно возможно, всё очень просто! Второв с вашим дядей перевозили из Парижа в Швейцарию не золотые слитки, а ценные бумаги. Эти ценные бумаги с тех пор находятся в ведении профессиональных управляющих, которые вправе делать с ними что угодно, за исключением продажи. Бумаги давно работают в капитале крупнейших банков мира, которыми управляют совершенно другие люди. Банки эти, в свою очередь, тоже имеют собственные вложения - и так почти до бесконечности. Вся эта сложнейшая и выверенная система, которая, уверяю вас, со временем станет основой реального, а не плакатного социализма, не терпит бездумного вмешательства. Так что к вашему появлению там отнесутся осторожно и постараются убедить, что в ваших же интересах ничего не предпринимать и не менять.
— Но простите - там же находятся деньги, которые теперь номинально принадлежат мне!
— Правильно, вам принадлежат и доходы с ценных бумаг, и сами ценные бумаги, которые стоят немалых денег. Но заметьте - стоят лишь тогда, когда они правильно размещены и грамотно управляются. В противном случае - это просто бумага, отбеленная целлюлоза, не более. Ну а что касается ваших денег - большая часть ежегодного дохода от ценных бумаг собирается на особом счёте, откуда половину забирают управляющие за свою работу, а остальное принадлежит тому, кто сумеет подтвердить на этот депозит свои права. Выходит, вы на эти именно деньги претендуете?
— Я неважный знаток банковских механизмов, но я твёрдо знаю, что в настоящий момент обладаю юридическим правом к всем счетам, сколько бы их ни было.
— Тогда хочу вас немного расстроить. К этим счетам уже подобран ключ, и как минимум дважды - в двадцать первом и в тридцать седьмом годах - с них снимали деньги.
— Это были вы, ваши люди?— буквально вскричал я, привстав со стула.
Раковский спокойно дождался, когда мой эмоциональный импульс опадёт, и ровным негромким голосом продолжил.
— Иногда и вправду пожалеешь, что не веришь в бога. Если бы верил - то поклялся бы его именем. А так - примите без клятвы: это был не я и не кто-либо из близких или знакомых мне людей.
— Не надо клясться: ведь финансы и бог - вещи несовместные. Кто же это был тогда?
— Я не знаю.
— А кто-нибудь может знать?
— Сейчас - нет. Человек, который пытался профессионально распутать этот непростой клубок и выяснить, в чьих руках оказался секретный код, был убит агентами Сталина, причём убит, насколько я могу судить, накануне решающей встречи с турецким дипломатом, у которого могли находиться нужные сведения по счётам Второва.
— Простите, я не в курсе. А что это за история?
— Убийство советского резидента во Франции Игнатия Рейсса осенью тридцать седьмого. Рейсс начинал свою работу в центрально-европейской резидентуре в конце двадцатых, когда я служил послом и у советской власти не имелось от меня секретов. Я хорошо его знал. Рейсс был настоящим гением разведки с потрясающей интуицией - а это для разведчика самое главное качество. И ещё он был человеком честным и преданным. Если бы сатрапы Сталина не учинили в заграничной резидентуре форменный погром, перебив десятки людей, то он и сегодня, думаю, продолжал бы честно трудиться для СССР.
— К сожалению, я ничего не знаю об этой истории. Вы говорите, что этого Рейсса убили в тридцать седьмом?
— Да, прикончили где-то под Лозанной, куда он направлялся то ли в тот самый банк, то ли на встречу с турком. Причём прикончили по глупости - не из-за тех счетов, разумеется, а из-за эмоционального и дерзкого письма к Сталину. Когда Игнатий отвозил письмо в советское посольство, от него разило коньяком. Это ненужное и несвоевременное письмо явилось его единственной ошибкой.
— Откуда вы всё это знаете? Ведь вы, кажется, были арестованы?
— Да, я к тому времени уже находился под арестом, да и если бы не находился - в советских газетах всё равно о той истории ничего не писали. Подробности рассказал мне один из ваших коллег-чекистов, который также поил меня хорошим вином и разговаривал на французском. Кстати, тогда же, перед судом и некоторое время после суда гости из НКВД потчевали меня вином и кормили обедами из ресторана едва ли не каждую неделю - видимо, их тоже сильно интересовала тайна, которую они столь бездарно позволили Рейссу унести в могилу.
— Очень странно… Если в НКВД знали обо всём об этом - то почему они мне не сообщили ни одной вводной?
— А вы не допускаете, дорогой мой друг, что розыск вашего сокровища на самом деле не входит в их планы? Ведь оно, как я вам сказал, работает - и пускай себе продолжает работать, потихоньку приближая то светлое будущее, когда прекратится капитализм!
— А что же Сталин? Ведь Сталин лично и прямым текстом просил меня разыскать эти деньги!
— В окружении Сталина вполне могут оставаться люди, которые рассуждают и действуют в той же парадигме, что я вам изложил. Сталин не настолько глуп, чтобы идти против истории, поэтому абсолютно всех, кого он считает “троцкистами”, он уничтожить не в состоянии. К тому же я убеждён, что Сталин сильно жалеет, что с подачи Ежова он столь безжалостно расправился с большей и лучшей частью своей разведки, созданной под руководством Ягоды и Трилиссера… В конце двадцатых СССР был нищей страной, и наши закордонщики, чтобы вести работу, активно разыскивали за границей деньги эмигрировавшей буржуазии, самостоятельно брали их под контроль, что-то пускали в дело, что-то припасали на чёрный день… Вообразите на секунду всю эту активность и добавьте сюда же слухи о “золоте Колчака”, таинственных счетах Цинделя, о юсуповской коллекции, бриллиантах Свердлова и разыскиваемых вами царских сокровищах, наконец! А теперь представьте, что все эти абсолютно реальные капиталы не просто тайно собираются, а начинают работать хотя бы малой своей частью на идеи тех, кого в Москве объявили “врагами государства”,- и как бы вы поступили на месте Сталина? В том-то всё и дело! Если бы Ягода, который отвечал за эту заграничную вакханалию со счетами эмиграции, был бы чуточку постарше и помудрей, он, возможно, отвёл бы от своих подчинённых наиболее дикую часть подозрений. А так - и сам погиб, кажется, в свои сорок шесть, и за ним сгинули тысячи, с которыми эти тайны ушли навсегда. И что теперь делать Сталину? Вот почему он готов встречаться с каждым, кто ещё хоть что-то может помнить или знать. И мне вас жаль, очень жаль - ведь у вас, признайтесь, нет никакого пароля! Вы приехали за паролем ко мне - но я тоже, поверьте, ничем вам помочь не смогу. Я в самом деле не знаю пароль.