Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
— Мне как атеисту трудно судить о подлинности тех или иных догм. Хотя поднятая вами тема сверхчеловека в религиозном преломлении очень нова и интересна. Жаль, что нам приходится вести разговор об этом в дни, когда жизнь любого из нас висит на волоске и люди, что бы они ни думали о себе, озабочены элементарным выживанием…
— Вы в этом уверены?— не согласился фон Кольб.
— Думаю, что да.
— А я - нет. Народ той страны, которая одержит в этой страшнейшей из всех известных войн победу, получит шанс на сверхчеловечность и великое будущее для себя. Я имею в виду не только немцев, но и русских, поскольку исход войны до конца не
Полковник замолчал и отвернулся к окну, где через небольшую щель за опущенной до нижнего упора кожаной шторой изредка проступали мрачно-багровые всполохи неба. Внутренний жар, согревавший нас во время затянувшегося разговора, быстро иссякал, и вскоре я начал ощущать вокруг себя страшный, невозможный холод.
Спустя несколько минут я обнаружил, что полковник спит. На часах было четыре утра, впереди ждала неизвестность, и я тоже решил немного вздремнуть, тем более что внутренние силы были на исходе, а выпитое вино начало вызывать отрешённость.
Тем не менее из-за постоянно приходящих беспокойных мыслей заснуть не удалось. Когда начало светать, я приподнял штору и зачарованно наблюдал, как проплывают за окном знакомые до боли картины Родины, отныне потерявшие прежние камерность и исключительность, с которыми они когда-то принадлежали одному лишь мне… Я понимал, что отныне эта земля, равно как и вся земля под небом и солнцем,- не заповедник памяти, а поле для бесконечной борьбы и перемен.
6/XI-1941
Третий день во Ржеве. Сегодня с утра фон Кольб отбыл в район Можайска, специально заехав в наш особнячок, чтобы попрощаться. Накануне мы вместе с ним побывали в комендатуре, где мне выдали документы, согласно которым я считаюсь находящимся в резерве у Abwehr, а также разрешение на получение питания. Не очень ясно, зачем это разрешение нужно, если у меня есть свободный допуск к столу в купеческом доме - но, видимо, таков знаменитый немецкий порядок.
Немецкий повар так и не приехал, и обеды здесь готовит бывшая работница горисполкома Авдотья Ивановна. Сетует, что за три недели оккупации Ржева уже трое её знакомых, вынужденных перейти работать к немцам, были убиты партизанами. Она страшно боится за себя и поэтому вчера не пошла домой, а ночевала за ширмой в прихожей.
Вечером попрощался и уехал на фронт артиллерийский майор, на что оставшийся со мной бронетанковый капитан издевательски пошутил, что боится опоздать, наверное, на “завтрашний” немецкий парад в Москве…
Окончательно узнал, что телефонная линия с Москвой больше не работает. Жаль, ведь ещё один разговор с Земляникой нам бы всем очень помог…
За ужином капитан, коротающий здесь недельный отпуск из-за повреждённой осколком руки, угощал меня “трофейной” советской водкой, которую где-то сумел добыть. Он сильно удивился, узнав, что я водки я почти не пью, предпочитая вино - по его искреннему убеждению, все в России употребляют исключительно водку.
Авдотью Ивановну отвезёт домой ночевать немецкий патруль, а завтра с утра немецкие солдаты сопроводят её на недавно открывшийся рынок, чтобы купить продукты. Я попросил домоуправительнцу присмотреть мне на рынке какое-нибудь пальто, без которого в ноябре невозможно выходить гулять.
8/XI-1941
Бронетанковый капитан, с которым я неплохо подружился, с утра получил предписание и отбудет на фронт послезавтра. Судя по немногочисленным разговорам на фронтовые темы, наступление вермахта на Москву приостановилось где-то восточнее Можайска.
Авдотья Ивановна принесла мне отличный шерстяной реглан из гардероба горисполкомовского бухгалтера, причём - совершенно бесплатно. Тем не менее я тайком всучил ей пятьсот рублей, и она, покраснев, приняла советские деньги. Немцы буксуют, и здесь многие уверены, что вскоре рубли снова будут в ходу.
За ужином капитан хмуро сообщил, что вчера на Красной площади прошёл советский парад и выступал Сталин, после чего провокационно поинтересовался моим мнением об этом событии.
Я ответил, что будучи внуком “русского фабриканта”, не готов рассматривать революционный праздник как самый радостный день в году, однако и не могу не отдать должного мужеству моих соотечественников, отметивших 7 ноября в осадных условиях.
Я был готов услышать из уст капитана выражение неприязни, однако к моему удивлению он полностью со мной согласился, сказав, что нашим странам будет лучше поскорее заключить мировую.
Кажется, большая часть немцев, успевших повевать с Красной Армией, хочет скорейшего мира и старается разглядеть во мне тайного посредника со стороны СССР, прибывшего для переговоров. Право, я не отказался бы от подобной роли. Быстрейшее прекращение войны пошло бы обеим нашим странам только на пользу.
11/XI-1941
Вчера ранним утром капитан уехал, а к обеду взамен прибыла интернациональная команда - два француза и итальянец. Несколько позже в дом привезли ещё одного странного типа - украинца Мыколу, служащего радистом в каком-то особом (диверсионном, наверное) немецком подразделении.
Этот Мыкола немедленно полез ко мне с излияниями дружбы, признав, видимо, во мне такого же, как и он, предателя,- однако я сразу же дал понять, что мне куда интереснее общаться с европейцами. Итальянец прекрасно говорил по-французски, и мы практически не покидали столовую, ведя разговоры о политике, литературе и кино.
Возможно, я несколько переборщил с демонстрацией Мыколе моей скрытой неприязни, поскольку после вчерашнего ужина он ретировался и больше в столовую не приходил, перейдя, наверное, на проедание собственных припасов.
Все иностранцы были полковниками и прибыли сюда для рекогносцировки: с их слов, на ближайший участок фронта скоро перебросят итальянскую дивизию и соединение добровольцев-легионеров из Франции. Военных тем стараюсь с ними не касаться. Правда, мне кажется, что итальянец - скрытый пацифист, а вот галл был бы не прочь взять реванш за разгром Бонапарта. Однако как и все здесь, они сильно обеспокоены, что наступление вермахта замедляется с каждым днём.
Понемногу начинаю волноваться и я - ведь замедляется и моё возвращение в Москву, которое, как ни печально это сознавать, за немецкими штыками показалось мне наиболее безопасным. Однако я не чувствую себя предателем: если б я имел возможность переговорить напрямую со Сталиным или хотя бы с Берией, чтобы избегнуть глупого и несправедливого ареста со стороны провинциальных невежд, то я готов хоть сейчас отправиться домой сквозь линию фронта пешком!