Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
Цепляюсь за счастливую возможность в общении с Вами положить конец недопониманию и вражде между нашими семьями, сопровождающими меня с самого дня моего рождения и сполна отравившими всю мою жизнь. Тем более что “дней моих на земле осталось уже мало”.
Алексей, знайте: часы, которые вы носите на своей руке, я тайно подарила Александру Рейхану на день его рождения в конце сорокового года. Он понятия не имел, что влюблённая в него девочка с косичкой - его двоюродная сестра. Я тоже не могла ему ничего рассказать, и потому желала подарить ему эту безмерно ценную для себя вещь как знак дружбы и непричастности нашей семьи к тем казням и мучениям, которые якобы из-за нас выпали на их долю.
В те годы я не могла говорить, а когда такая возможность стала появляться, рассказывать уже было некому. Поэтому прошу Вас - запомните и ведайте.
Мой отец, Сергей Михайлович Кубенский, в начале века
Но в любом случае у отца не было иного выхода - из-за прежней близости к каким-то весьма большим деньгам его отчаянно разыскивали как красные, так и белые. Так что уцелеть под своим именем ему ни за что бы не удалось. До двадцать пятого года он незаметно трудился в паровозном депо в Чухлинке, и всё моё детство прошло там, в дощатом бараке возле путей. Но это был лучший выбор из возможных. Железнодорожным служащим полагались хорошие пайки, а вдоль рельсов и особенно возле стрелок всегда можно было насобирать просыпающегося из вагонов угля, которым мы понемногу отапливали наше жилище, в то время как другие москвичи - замерзали… Вскоре отца перевели старшим бухгалтером в Наркомпуть, и тогда наша семья из барака переехала в ту самую комнату, где я недавно угощала Вас коньяком. В тридцать восьмом году у отца якобы нашли копеечную недостачу и собирались отвезти на допрос, однако он застрелился. Совершенно исключено, что отец, который всегда был для окружающих образцом порядочности, мог соблазниться на нечестные деньги и покончить с собой из-за того что боялся не оправдаться. Причины его смерти были в другом.
Мама очень переживала, что после этих событий нас выселят из Москвы, однако всё понемногу обошлось. Вскоре у мамы появился покровитель, который занимал важный пост в Литфонде. Благодаря ему она устроилась на хорошую работу и успела поставить меня на ноги. Она думала, что я заживу жизнью лёгкой и весёлой, и не знала, что наше семейное проклятье уже сделалось мне известным.
Незадолго до своей гибели отец по секрету сообщил мне, что наша настоящая фамилия - не Дмитриевы, а Кубенские, и что он был вынужден сменить её, так как чрезвычайно опасался за себя и близких, поскольку знал некий важный секрет. Он кратко поведал мне, как это всё случилось, и предупредил, что по его старым документам в ОГПУ объявился некий тип, творящий произвол. Возможно, предположил отец, этот псевдо-Кубенский - всего лишь результат умелой мистификации, под прикрытием которой от его имени назначаются встречи, передаются деньги, письма и документы, однако в результате люди, ищущие с ним общения, все как один попадают в застенок. С непередаваемым отчаяньем - я отлично помню гримасу боли на лице отца - он сказал, что “органы” прекрасно знают, где находится и чем занимается он, Кубенской настоящий, однако пока не трогают, приберегая для чего-то “важного”. Он сетовал, что не следовало было скрываться, что лучше бы он позволил расстрелять себя в восемнадцатом, чем теперь всё время жить в обмане, страхе и с вечным проклятием десятков людей, которые погибали с мыслью, что именно он их обманул и привёл на заклание.
Когда отца хоронили, я познакомилась на кладбище с одним хорошо одетым немолодым гражданином, который назвался его старым другом. Этот человек работал в управлении Моссовета, ведавшем обслуживанием иностранцев, и потому имел возможность доставать любые театральные билеты. Вы понимаете, наверное, как в те годы это было важно для молодой девушки типа меня! Разумеется, я наизусть запомнила его телефон и стала часто обращаться с подобными просьбами. Один раз я должна была забрать контрамарку на премьеру в МХТ в одной квартире на Страстном, адрес которой он мне сообщил. Побывав там, я познакомилась - кто бы мог подумать!- со своей родной тёткой Анастасией Кубенской, в замужестве Рейхан. Она понятия не имела, кто такие Дмитриевы, а я-то была в курсе, что у сестры отца после замужества такая редкая польская фамилия, да и вспомнила её лицо по одной старой фотографии, которая чудом сохранилась в нашей семье. Не подозревая, что я дочь Сергея Кубенского, Анастасия Михайловна вовсю проклинала своего брата, которого считала источником всех собственных несчастий и бед.
Анастасия была на несколько лет старше моего отца и ещё до войны вышла замуж за Сигизмунда Рейхана, служащего в банке Юнкера на Кузнецком. Так получилось, что Сигизмунд оказался близким другом знаменитого Куйбышева, и поэтому сразу же после революции ему удалось сделать головокружительную карьеру. Однако с середины двадцатых для Рейханов словно распахнулся ящик Пандоры: арест, ссылка в Вологду, затем - вновь возвращение на руководящую должность в столице, потом повторный арест, два года следствия и как итог - смерть в тюрьме от туберкулёза. Анастасию вернули из ссылки буквально несколько месяцев назад, и в разговоре со мной, незнакомой, но симпатичной ей девчонкой, желая выплакаться, она подтвердила: вся Москва убеждена, что от имени Кубенского ОГПУ завлекало и брало в оборот десятки людей, в основном - эмигрантов из бывших промышленников и банкиров. Мне было безумно её жаль, и я, дабы облегчить её переживания, несколько раз порывалась рассказать всю правду, услышанную от отца, и раскрыть собственную тайну - однако меня всякий раз сковывал страх, и я молчала.
Тогда же я влюбилась в Александра - он как раз заканчивал в МГУ факультет советского строительства и собирался на работу в Госплан или Наркомфин. Он был на шесть лет меня старше, и я определённо ему нравилась. Мне казалось, что моё искреннее и чистое чувство искупит несуществующий грех, который хорошие и искренние люди понапрасну возводили на моего отца. Я утешала себя мыслью, что когда выйду за замуж за Александра, то обязательно расскажу ему всю правду, он нас простит и тогда, наконец, наступит спокойная и чистая жизнь.
И тогда же, в знак этого будущего примирения, я подарила ему самое дорогое, что имела,- отцовские часы.
У Александра, как и у его отца, был tbc [туберкулёз (мед.)] и он не подлежал призыву в армию. Однако когда началась война, его зачём-то направили в Орёл, где он вскоре пропал. В это невозможно поверить, однако осенью сорок первого года Александр сумел дозвониться мне из оккупированного гитлеровцами Ржева. Но не успела я обрадоваться, что он жив, как он ошарашил меня вопросом: не хранится ли в моей семье каких-либо важных дореволюционных документов от Сергея Кубенского?! Этот вопрос меня буквально парализовал: меня вновь обуял страх, и я ответила, что ни о чём подобном не знаю. Он помолчал и сказал, что обязательно постарается выжить и вернуться в Москву, после чего линия оборвалась. Теперь-то я понимаю, что Александр знал про мою настоящую фамилию и предполагал, что у нас могут храниться какие-то отцовские документы, однако отважился об этом заговорить только в самый тяжёлый момент… До сих пор не могу простить себя за ту свою панику и за отказ хотя бы чем-то его обнадёжить. Если бы я сделала это, то у него могли появиться силы, чтобы выжить, а так - так я, промолчав, скорее всего его убила.
Из-за этого чувства вины я не стала дожидаться Александра. Точнее - не захотела ждать окончания войны, когда появилась бы ясность, жив он или нет,- поскольку даже если бы он выжил, я бы не посмела к нему обратиться. Поэтому я познакомилась и выскочила за первого встретившегося мне молодого лейтенанта. Мне тогда страшно хотелось поменять фамилию, а с нею, как мне верилось, и всю свою прежнюю жизнь. Хотелось, чтобы отныне никто меня не знал и чтобы моё проклятье сгинуло навсегда.
Однако это проклятье никуда не уходило, хотя фамилии я меняла, как перчатки. После гибели на фронте первого мужа из Семёновой я вскоре стала Венцель, а затем сделалась Ларионовой.
Мама, к своему счастью, всего этого кордебалета не застала. Она скончалась от удара в апреле сорок пятого, буквально за несколько недель до Победы. Незадолго до смерти она неожиданно поведала мне, что отец однажды ей сказал, что в некоторых из вещей он оставил нечто вроде объяснения и доказательства свой невиновности и добропорядочности. При этом он упомянул серебряный портсигар и часы. Однако в тот же миг, словно чего-то испугавшись, он сразу же обыграл те слова как шутку, и потому она не придала им значения.