Величайший урок жизни, или Вторники с Морри
Шрифт:
Морри закашлялся и потянулся за колокольчиком, лежавшим у него на кресле. Он никак не мог ухватить его, и я, не выдержав, вложил его Морри прямо в руку.
— Спасибо, — прошептал он. Он тихонько позвонил, пытаясь привлечь внимание Конни. — Этот парень, Тед Тернер, неужто он не мог придумать чего-нибудь получше для своего надгробья?
Вторник девятый. Мы говорим о том, что любовь продолжается
Каждый вечер, когда ложусь
спать, я умираю.
А каждое
я рождаюсь заново.
Листва уже меняла цвет, и поездка по Западному Ньютону окрашивалась теперь золотом и ржавчиной. Дома, в Детройте, сражения профсоюзов с администрацией застопорились, и при этом каждая сторона обвиняла другую в неспособности найти общий язык. Новости по телевидению были не менее гнетущие. В Кентукки, в сельской местности, трое мужчин разломали надгробный камень и бросались его кусками с моста, разнесли вдребезги ветровое стекло машины и убили девочку-подростка, совершавшую с семьей религиозное паломничество. А в Калифорнии суд над О. Дж. Симпсоном двигался к завершению, и вся страна завороженно за ним следила. Даже в аэропортах работали телевизоры, настроенные на Си-эн-эн, чтобы, двигаясь по аэропорту к самолету, каждый мог быть в курсе последних новостей процесса.
Я несколько раз звонил брату в Испанию, оставляя сообщения на автоответчике, объяснял ему, что очень хочу с ним поговорить, что много думал о нас обоих. Несколько недель спустя я получил от брата краткое сообщение, что у него все в порядке, но ему не хочется говорить о болезни.
А моего старика-профессора не разговоры о болезни, а сама болезнь все быстрее и быстрее тянула ко дну. После того как мы с ним последний раз виделись, ему уже поставили катетер, который вытягивал из него мочу, и она по трубочке спускалась в пластмассовый мешок, установленный внизу возле его кресла. За его ногами приходилось постоянно следить — хотя двигать ими он уже не мог, боль в них по-прежнему ощущалась (очередная жестокая шутка болезни Лу Герига). И если ноги Морри не болтались на определенном расстоянии от пенопластового коврика на полу, ему казалось, будто кто-то тычет в них вилкой. Посреди беседы Морри мог попросить посетителя приподнять ему ногу иди повернуть его голову на подушках так, чтобы ему стало немного поудобнее. Немыслимо представить, что ты не можешь сам повернуть голову!
С каждым новым посещением мне казалось, что Морри потихоньку тает в своем кресле и что его позвоночник постепенно принимает форму этого самого кресла. И тем не менее каждое утро Морри настаивал на том, чтобы его вынимали из постели и везли в кабинет, где его водворяли среди книг, бумаг и цветшего на подоконнике гибискуса. У Морри было на то философское объяснение — в свойственной ему манере.
— У меня уже есть об этом афоризм, — заявил он.
— И как же он звучит?
— Коль с кровати ты не встал, это значит — дуба дал.
И Морри улыбнулся. Только Морри в его положении мог улыбаться таким шуткам.
Морри уже не раз звонили ребята из «Найтлайн» и сам Тед Коппел.
— Хотят
— Подождать чего? Последнего дыхания?
— Кто его знает. Как бы то ни было, последнего дыхания долго ждать не придется.
— Не надо так говорить.
— Прости.
— Меня тревожит, что они выжидают, когда вам станет совсем худо.
— Тебя это тревожит потому, что ты за меня волнуешься. — Морри улыбнулся. — Возможно, они используют меня, чтобы разыграть перед зрителями небольшую драму. Ну и пусть. Я ведь их тоже использовал. Они помогли донести мои мысли до миллионов людей. Разве мне самому это было под силу? Так что приходится идти на компромисс.
Морри закашлялся. И кашель этот перешел в затяжной и хриплый и закончился очередным отхаркиванием мокроты.
— Как бы то ни было, — продолжал Морри, — я сказал, чтоб они с этим слишком не затягивали, потому что я теряю голос. Как только эта штуковина доберется до моих легких, я уже вряд ли смогу говорить. Я и теперь не могу говорить подолгу. Многие визиты пришлось отменить, а столько людей хочет меня повидать. Но я слишком слаб, и если не в силах буду уделить им должного внимания, то не смогу им помочь.
Я вдруг почувствовал себя виноватым, точно я крал у других его ценное «разговорное» время.
— Может быть, достаточно? — спросил я. — Вы ведь очень устанете.
Морри закрыл глаза и замотал головой. Похоже, он выжидал, пока стихнет боль.
— Нет, — произнес он наконец. — Мы должны продолжать. Нашу последнюю курсовую. Мы ведь хотим, чтобы она была в лучшем виде.
Я вспомнил нашу первую совместную курсовую в колледже. Идея ее, конечно, принадлежала Морри. Он сказал мне, что с моими способностями я могу написать работу повышенной сложности, что мне самому даже в голову не приходило.
И вот теперь мы снова работаем вместе. И как прежде, всеначалось с идеи. Человек умирающий рассказывает другому о том, что ему важно знать. Но на этот раз я совсем не торопился эту курсовую закончить.
— Вчера мне задали забавный вопрос, — сказал Морри, разглядывая висевший у меня за спиной коллаж, сотканный из дружеских пожеланий к его семидесятилетию. На каждом лоскутке коллажа было чье-то послание: МОРРИ, ТАК ДЕРЖАТЬ! ВСЕ ЛУЧШЕЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ! ЛУЧШИЙ ИЗ ЛУЧШИХ В СВОЕЙ ПРОФЕССИИ!
— Так что это был за вопрос? — спросил я.
— Беспокоит ли меня тот факт, что меня забудут после смерти.
— И что же?
— А я не думаю, что меня забудут. Вокруг столько людей, с которыми я необычайно близок. А если тебя любят, жизнь твоя продолжается и после смерти.
— Звучит, как слова лирической песни: «Любовь продолжается после смерти…»
Морри засмеялся:
— Может быть. Но подумай о том, чем мы с тобой занимаемся. Неужели, вернувшись домой, ты никогда не вспоминаешь обо мне? Когда ты один? Когда летишь на самолете? Или едешь в машине?