Великая актриса. Роман о Саре Бернар
Шрифт:
Я сидела, ошарашенная новостями, а матушка Софи продолжила:
– Когда мадам Жюли приедет, полагаю, тебе нужно отыскать сочувствие в своем сердце и попытаться залатать разрыв между вами. Она твоя мать. Мать у нас одна на всю жизнь.
Я опустила глаза. Жюли была здесь. Она прервала путешествие, чтобы повидать меня.
Радоваться мне или бояться ее нового появления? К моменту приезда Жюли я уже могла выходить на улицу. Мать внезапно вошла в сад, одетая в розовое атласное платье с подобранной в тон к нему пелериной и в шляпке с пером. Я приготовилась к лавине упреков,
Сев на стул, я завернулась в теплую шаль, несмотря на знойный день. По-прежнему верный мне Цезарь дремал у моих ног. Летний семестр почти завершился, и все девочки с нетерпением ждали августовского перерыва в учебе, когда они разъедутся по домам, чтобы провести месяц в семье. Тишина, наступавшая в монастыре во время летних каникул, всегда меня радовала, сама-то я никогда не возвращалась домой, как и Мари и еще несколько учениц. Мы наслаждались более свободным расписанием, нам позволяли часами торчать в рисовальном классе и носиться по монастырским дворам.
Нервно наблюдая за приближением матери, я удивлялась произошедшим в ней переменам. Она выглядела какой-то другой, хотя мне потребовалось несколько мгновений, чтобы определить, в чем дело. Разгадав загадку, я ощутила еще большую неловкость. Жюли была по-прежнему красива и, как всегда, прекрасно одета, но впервые за все время, что я ее помнила, она казалась абсолютно довольной.
– Сара… – Жюли села рядом со мной на ту самую скамью, где Мари открыла мне, чем наши матери зарабатывают на жизнь, сняла перчатки, а я подумала: сколько же вонючих стариков ласкали эти ухоженные пальцы?
«Quand m^eme», – всплыло у меня в голове. Эти слова могли быть девизом и моей матери тоже.
– Матушка Софи говорит, ты чувствуешь себя лучше, – наконец произнесла Жюли, нарушив тишину. – Знаешь, все уже готовились облачать тебя в саван. Ты всех напугала. В особенности преподобную, она была сама не своя.
– Но не вас. – Мне хотелось вывести ее из себя, пробиться сквозь этот непроницаемый фасад, хотя я не была уверена в том, что увижу за ним.
Мать вторично пришла проведать меня. Разумеется, это должно означать, что она тоже беспокоится.
Губы Жюли приоткрылись в едва заметном намеке на улыбку.
– Ты забыла, что я знаю тебя лучше, чем ты сама знаешь себя. Все это ты сделала, чтобы привлечь к себе внимание.
– Внимание! – крикнула я, разбудив Цезаря, который испуганно заскулил. – Я чуть не умерла!
– Вот именно. – Жюли не повысила голоса. – Ты хотела показать, что не слушаешься меня. Сперва этой ужасной сценой с архиепископом, потом изображая из себя святую Терезу из Лизьё, пока мне не надоело читать послания от матушки Софи с восхвалениями твоих добродетелей. А когда ты поняла, что не одна у меня, то разыграли трагедию, достойную самой актрисы Рашель. Мне это ясно. Все-таки, как уже было сказано, я хорошо тебя знаю.
Невероятно! Я не понимала, как она может сидеть здесь в своем модном платье и дурацкой шляпке и говорить такие жестокие, такие греховные слова?!
– Я не виновата. – Голос у меня дрожал. – Вы лгали мне обо всем: о том, кто вы, и про остальное. – Я тяжело дышала, задыхаясь от желания ранить, причинить ей такую же боль, какую она причинила мне. – Вы лгали мне об отце.
Жюли сидела неподвижно.
– Вот, значит, что у тебя на уме? – протянула она после долгой паузы.
– Розина все рассказала. Она говорит, мой папа присылает вам деньги на мое содержание и это он настоял на том, чтобы я училась здесь, но вы ни разу даже не упомянули о нем.
– Уже и твой папа, да? – Улыбка ее стала злобной. – Рассказать о нем? Я не говорила правды, желая оградить тебя. Все скрывала, чтобы спасти тебя…
– Розина упомянула про какие-то сложности. Из-за этого вы позволили мне думать, что у меня вообще нет отца?
Жюли нетерпеливо вздохнула:
– Ты, как всегда, неразумна. – Она встала и принялась натягивать перчатки. – Так как ты, очевидно, знаешь все, я не вижу причин разубеждать тебя. Теперь ты в безопасности, значит для меня настало время удалиться.
Она развернулась, чтобы уйти, и тут я поняла, что, если допущу это, могу никогда не узнать правды или, по крайней мере, того, что считала правдой Жюли. Я могу никогда не узнать, кто мой отец. С трудом вытянув это слово из горла, я произнесла:
– Maman…
Жюли остановилась и раздраженно оглянулась через плечо. Потом, видя выражение моего лица, вернулась на скамью, на этот раз сев ближе ко мне. Я могла протянуть руку и коснуться ее.
– Я… я хочу, чтобы вы рассказали мне о нем.
Без дальнейших попыток как-то подготовить меня она отбарабанила:
– Его звали Эдуар Терар. Он учился на юриста в Парижском университете и снимал комнату в Латинском квартале, недалеко от того места, где тогда жила я. Мне было девятнадцать, я только что приехала в город, а он был очень красив. У него были густые темные волосы и дикий темперамент… – Она замолчала, потом издала какой-то жуткий смешок. – Почти как у тебя. Внешне ты похожа на мою родню, но по характеру – его копия. Он был такой худой, что растворялся в ночи, когда одевался в черное. Много пил и жил под грузом семейных обязательств, которые включали помолвку с дочерью какого-то торговца. Потом он встретил меня.
Я слушала, как мать описывает моего отца, и мне хотелось забраться в нее, пощупать глубины недосягаемого сердца и испытать ее чувства к нему в то время, когда она еще лелеяла свои иллюзии, как всякая нормальная девушка.
– Вы любили его? – спросила я, мне очень хотелось услышать «да»; не важно, какие чувства она испытывала ко мне, главное, что меня зачали по любви, а не в результате грубого торга.
Жюли все поняла и, обездвижив меня взглядом, ответила:
– Я тогда еще не была дамой полусвета, если ты на это намекаешь. Снимала какую-то жалкую комнатенку и звалась Юль ван Хард, голландская еврейка без гроша за душой. Я работала помощницей портнихи, как тысячи других девушек. Он увидел меня, когда принес в починку брюки.