Великая Церковь в пленении
Шрифт:
Благочестивый монах добавил к этому трактату список правил, по которым царь должен править. Царю следовало подчиняться христианским заповедям, хранительницей которых была Церковь; он должен был почитать права, привилегии и авторитет Церкви. Его государство должно было стать теократией по византийскому образцу. Но византийцы, с их здравым смыслом, сдержанно относились к идеологии. Их император был представителем Бога перед народом; но он был также представителем народа перед Богом. Высшая власть народа никогда не забывалась. В то же время предшествовавшие века светского образования мешали Византийской церкви стать господствующей в византийской жизни. Многие из мирян считали себя подготовленными в богословии не хуже церковных деятелей. В Византийской церкви всегда были люди, которые активно не любили силу и помпезность высшей иерархии^ ее связь с правительством. Филофей и русские теоретики, однако, ничего не знали о демократических традициях, шедших из Древней Греции и Рима. Для них авторитет русской монархии происходил исключительно свыше. Они добавили к византийской теории эсхатологические уточнения, которые шли гораздо дальше. Россия была царством, упомянутым пророком Даниилом, «которое никогда не будет разрушено». Именно в России попросила убежища «жена, облаченная в солнце». Русская теократия, в которой царь и патриарх сотрудничали в гармонии, была установлена Богом и была выше всякой земной критики. [511]
511
Акты исторические… Прибавления. I. № 23; Соловьев
Эта точка зрения победила не без борьбы. В начале XVI в. в Русской церкви было две различных партии. Обычно их называют «стяжатели» и «нестяжатели», потому что первые, к которым принадлежал монах Филофей, считали, что Церковь для исполнения своего предназначения должна иметь собственность; вторые же полагали, что она должна быть свободна от уз собственности и связей с государством, включавшим в себя собственность. «Собственников» иногда называют иосифлянами, по имени их первого главы, Иосифа Волоцкого (1440–1515), основателя и игумена монастыря в Волоколамске, сурового и бескомпромиссного, преданного делу превращения Церкви в главный орган теократического государства. Нестяжатели иногда называются заволжцами, т. е. людьми, живущими за Волгой, ибо именно там власть царя была слабее, и они искали там себе убежища. [512]
512
Голубинский . Е.Указ. соч. Т. II. 1–я половина. С. 620сл.; Mediin W. К.Op. cit. Р. 80–85, 94–96.
Традиция нестяжателей происходила с Афонской горы, не из богатых афонских монастырей с обширными земельными владениями, красивыми церквами, трапезными и хорошо подобранными библиотеками, но из сурового Афона аскетов и отшельников, исихастов и арсенитов. Их духовным отцом был Григорий Синаит, который покинул Св. Гору, потому что она была слишком населенной, и предпочел проводить уединенную жизнь на Балканских горах. Самым выдающимся учеником Григория был болгарин Евфимий, ученый–эрудит, который стал последним Тырновским патриархом и использовал свой авторитет, чтобы укрепить начала нестяжательности и аскетизма в Болгарской церкви. После того как турки завоевали Болгарию, многие из его учеников уехали в Россию, неся с собой не только знание греческой мистической и исихастской литературы, но и тесную связь с аскетами Афонской Св. Горы и Русской церковью. Традиция, которую они ввели, была сродни той, которую представляли арсениты в Византии, древняя традиция, которая всегда противопоставлялась контролю со стороны государства. Первым ее великим представителем в России был Нил, игумен Сорский. Он был непримиримым борцом против какой бы то ни было формы вмешательства в церковные дела со стороны государства. Особенно он был против использования силы государства против еретиков. Ересь, подчеркивал он, является делом одной только Церкви, а оружием Церкви должно быть образование и убеждение. Некоторое время он имел влияние на Ивана III, но он не мог конкурировать в политическом отношении с Иосифом Волоцким, идеи которого были более привлекательными для царя. Незадолго до своей смерти в 1508 г. он впал в немилость. [513]
513
О Григории Синаите и Евфимии Тырновском см. выше: Кн. I, гл. 6.0 Ниле Сорском см.: Голубинский . Е.Указ. соч. С. 555–556, 571, 582 сл.
Нестяжатели вскоре нашли себе выдающегося главу, Максима, по прозванию Святогорец, или иногда просто Грек, который, как мы видели, был послан патриархом Феолептом I в Россию в ответ на запрос Василия III прислать хорошего библиотекаря. Максим, которого в миру звали Михаил Триволис, родился в Эпире, в Арте, в 1480 г. В течение своих поездок во Францию и Италию с целью получить образование он прибыл во Флоренцию, которая находилась под влиянием Савонаролы; он очень почитал его и в память о нем вступил в орден доминиканцев. Но в Италии Возрождения он не был счастлив. Некоторое время спустя он вернулся в Грецию и поселился на Афонской горе, где занимался в основном рукописями в библиотеках Св. Горы. Когда он прибыл в Россию, царь поручил ему не только создать библиотеку для Русской церкви, но также перевести греческие богослужебные книги на славянский язык. Язык Максим на деле выучил благодаря латыни, а не греческому. Его литературное наследие, переводы и авторские труды, было огромным. Он более, чем кто-либо другой, может быть назван отцом позднейшего русского богословия. Но в политическом отношении он был твердым нестяжателем. Василий III, который поначалу проявлял к нему большое благоволение, был оскорблен его отказом принять духовный авторитет царя; в 1525 г. митрополит Даниил арестовал его по обвинению в ереси. После ряда судебных процессов Максим был осужден и провел двадцать лет в заключении в Волоколамском монастыре, в центре своих противников. Он продолжал писать богословские труды и под арестом. Когда он вышел из заключения в 1551 г., за пять лет до своей кончины, его личный авторитет был огромен. Даже царь Иван IV Грозный вышел к нему навстречу, чтобы оказать ему почтение. Но его политическое влияние закончилось. [514] Царь полностью положился на митрополита Макария Лужецкого, выдающегося иосифлянина, который решительно преследовал ушедших в подполье нестяжателей. В Византии вся традиция Церкви, начиная со дней Иоанна Златоуста, требовала нравственного контроля над императором, в то время как целые монастыри и даже высшие иерархи вели постоянную борьбу против власти государства над Церковью. Эту оппозицию иногда усмиряли, но она никогда не замолкала надолго. Макарию было предписано подавить всю оппозицию. Он видел, что нестяжатели процветают в самых маленьких и бедных монастырях. Тогда он запретил проникшие в Россию маленькие монастыри, как общежительные, так и типа лавры. Они либо были закрыты, либо объединились в более крупные со строгой организацией, в свою очередь находясь под бдительным контролем со стороны иерархии; а высшая иерархия работала в тесном союзе с правящим царем; это означало, что она слушалась приказов правителя. [515]
514
О Максиме Греке см. выше: Кн. II, гл. 3; Denissoff . Maxime le Grec et I'Occident; Idem. Les Editions de Maxime le Grec//Revue des Etudes slaves. 1944. Vol. XXI. P. 111–120; Papamichael G. ; Голубин–ский . . Указ. соч. С. 675–712.
515
Medlin W. К.Op. cit. P. 99–100.
Непосредственный результат политики Макария проявился в 1569 г., когда митрополит Филипп, более храбрый, чем его предшественники, рискнул сделать выговор Ивану Грозному за его печально известную жестокость и деспотизм. Услужливый собор низложил Филиппа и предал его для наказания в руки царя, который приговорил его к смерти. [516] Последовали дальнейшие события, которые показали бессмысленность притязаний иосифлян на то, что Москва — Третий Рим. Третий Рим, по сути заявления, должен был стать Империей с вселенской перспективой. Но политика подчинения Церкви светскому правителю не могла не стать националистической. Для приверженцев теории Третьего Рима было трудно сохранять какую-либо преданность патриарху Второго Рима, или даже платить дань уважения пентархии патриархов — теперь тетрархии, с тех пор как Рим впал в ересь. Русское духовенство начало презирать своих греческих собратьев и негодовать против них, как и против членов любой другой Церкви, которые, как им могло показаться, сомневались в их всемирной Божественной миссии. Они начали закрывать свои границы для проникновения чуждого интеллектуального влияния и чуждого темперамента. Святая Русь стала страной, отрезанной от остального мира.
516
Соловьев С. .Указ. соч. Т. IV. Ст. 171.
Тем не менее, авторитет Константинополя не мог быть забыт; и, несмотря на реформы Макария, бродячие монахи посещали Афон и напоминали русским о святой греческой традиции. Константинопольский патриарх по–прежнему был Вселенским патриархом и высшим церковным иерархом в православном мире. Даже самый страстный сторонник идеи Третьего Рима не представлял себе, как низвести его на низшую ступень. Сам царь не только хотел получить признание со стороны патриарха из-за его традиционного авторитета, но также понимал, что он не может стать наследником византийских кесарей и светским главой православной ойкумены без благословения и поддержки патриарха. Патриарх, со своей стороны, также не мог позволить себе отвернуться от самой большой, богатой и сильной части Православной Церкви; и хотя в силу соглашения с Мехмедом Завоевателем османский султан становился светским защитником Церкви, а сам патриарх был административным и юридическим главой православного населения в пределах Османской империи, он не мог не приветствовать великого светского монарха, который своим влиянием мог облегчить участь православных под игом и, может быть, в один прекрасный день будет готов освободить их от рабства. Православное население под турецким владычеством стало смотреть на русского царя так же, как в Средние века православные христиане, жившие под властью арабов, рассматривали византийских императоров как защитников и последнюю надежду на обретение свободы.
В 1547 г. Иван IV был коронован своим митрополитом; обряд коронования был еще более точной копией с византийского, чем коронование его деда на полвека раньше. Он был помазан святым миром и прошел некое подобие полу–посвящения — почести, которые Иван III не получал. [517] В 1551 г. царь созвал собор Русской церкви для обсуждения обрядовой практики на Руси, которая не совпадала с практикой Греческой церкви. Постановления, изданные собором, известным под названием Стоглав, были возведены в абсолютно обязательные правила. Это одностороннее решение неприятно поразило многих православных. Афонские монахи выступили против него, и некоторые русские монахи рассматривали решения собора как недействительные. [518] Константинопольского патриарха начали беспокоить столь далеко зашедшие действия царя. В 1561 г. патриарх Иоасаф II, которому Иван IV послал много дорогих даров, письменно подтвердил его царский титул, но деликатно предположил, что он должен был бы послать своего представителя, которому следовало совершить новое коронование от имени патриарха. Царь проигнорировал это предложение, на котором Иоасаф не дерзнул настаивать. [519] Вместо этого русские выдвинули с возрастающей энергией требование, чтобы их митрополит был возведен в ранг патриарха.
517
Mediin W. К.Op. cit. Р. 101–104.
518
Duchesne .Le Stoglav, passim·, Голубинский . .Указ. соч. Т. I. 1–я половина. С. 773 сл.; Каптерев . Ф.Характер отношений России и православного Востока в XVI и XVII вв. С. 384 сл. Интересно, что «Стоглав» использует идею «Константинова дара».
519
Послание приводится в «Русской Исторической библиотеке». СПб. Т. XXII. 2. Ст. 67–75.
Однако исполнить это желание было затруднительным, поскольку Русская церковь следовала политике самоизоляции. Если это возведение должно было получить признание православного мира, оно не могло быть совершено одними только русскими; оно нуждалось в сотрудничестве и утверждении со стороны уже существующих патриархов. Серьезные переговоры начались только в 1587 г., через три года после смерти Ивана Грозного. Его наследник, Феодор, был менее свирепым, в то время как Константинопольский патриарх Иеремия II был тонким дипломатом и реалистом. Откровенное заявление царя ясно отрицало заявление собора 1551 г., что Русская церковь была более православной, чем Константинопольская. Вместо этого его Церковь послала почтительную просьбу в Константинополь о том, чтобы следующий митрополит был возведен древними патриархами в ранг патриарха, выражая при этом надежду, что он будет поставлен третьим в их ряду, после патриархов Константинопольского и Александрийского, но перед Антиохийским и Иерусалимским.
Патриархи колебались. Сначала Иеремия предложил через своего представителя в Москве, чтобы Иерусалимский патриарх отправился в Россию для совершения церемонии возведения, таким образом деликатно намекая на то, что Москва должна стоять по рангу ниже Иерусалима. Из этого предложения ничего не вышло; но следующей осенью Иеремия сам прибыл в Россию за сбором пожертвований. Он был немедленно приглашен в Москву, и уже в начале следующего года возглавлял церемонию, на которой митрополит Иов был возведен в патриаршее достоинство. После того как он дал новому патриарху свое личное благословение, Иеремия прибавил общее благословение «всем патриархам Москвы с этого времени, назначенным с одобрения царя, согласно избранию всего св. собора Русской церкви». Таким образом, Константинополь признал постоянный Московский патриархат, а также право русских епископов избирать патриарха независимо от Константинополя и русского царя — управлять избранием. Взамен рычагов, которыми сопровождались выборы, царь обращался к Иеремии как «патриарху милостью Святого и Живоносного Духа, высочайшего апостольского престола, наследнику и пастырю Константинопольской церкви, отцу отцов». В ответ Иеремия обращался к царю как «православному и христолюбивому, боговенчанному царю, почтенному Богом и украшенному Богом… высочайшему и славнейшему из самодержавных правителей», и добавил: «С тех пор как первый Рим пал из-за Аполлинариевой ереси, а второй Рим, Константинополь, находится в руках неверных турок, с тех пор твое великое русское царство, благочестивый царь, которое превосходит благочестием прежние царства, является Третьим Римом… и ты один в поднебесной теперь называешься христианским царем для всех христиан в мире; и потому наше действие по учреждению патриаршества будет совершено по воле Божией, молитвами русских святых, твоими молитвами к Богу и по твоему совету». Итак, Иеремия ясно показал, что он признает притязания России на то, чтобы быть Третьим Римом в политическом, но не в церковном отношении. Права и обязанности светского главы вселенной перешли от императоров Старого Рима и императоров Нового Рима к императорам Московии. Но высшая церковная власть по–прежнему сосредоточивается в руках пентархии патриархов во главе с Константинополем, а Москва добавляется в конце списка, и тем самым восстанавливается пентада, поскольку Рим отпал в ересь. [520]
520
Переговоры и церемонии приводятся в Собрании государственных хартий и договоров. Изд. А. Малиновский. Т. II. № 59. С. 95–103. См. также: Кап–терев . Ф. Характер отношений… С. 55 сл. Стихотворный отчет архиепископа Арсения, который был в свите Иеремии II, приводится в кн.: Sathas С. . . 35—81.
Решение Иеремии было искусным и разумным. Оно обеспечивало православным сильного светского покровителя в достаточно лестной для защитника формулировке, чтобы он отказался от дальнейших притязаний в церковном отношении. Русские не вполне оставили свою веру в собственную высшую святость, но отношения с греками с тех пор улучшились. Православные, находящиеся под турецким владычеством, теперь чувствовали, что у них есть друзья. Их доверие возродилось. Правда, эта дружба не облегчила их отношения с турецкими хозяевами, которые, естественно, смотрели на нее с подозрением; не могла она в будущем помочь и в их контактах с западными державами. Но она способствовала сохранению православия.