Великая фальшивка Февраля
Шрифт:
Именно этот роковой недосмотр и стал исходным пунктом Февральского дворцового переворота .
А этот дворцовый переворот стал, в свою очередь, исходным пунктом не для одной и воображаемой Февральской революции, а для всего того революционного процесса , который, начавшись свержением Царя, сейчас привел нас всех к порогу Третьей Мировой войны.
О поведении ген. Хабалова могут быть, конечно, разные мнения: наиболее лестное сводится к тому, что в февральские дни он «растерялся». Акад. В. Н. Ипатьев приводит другой, на этот раз истинно классический, случай генеральской растерянности. В томе II, на с. 9 он рассказывает о заседании, на котором присутствовал он сам. Заседание происходило у военного министра ген. Беляева, 22 февраля, и было посвящено вопросу о надвигающихся «беспорядках». Для предотвращения распространения этих беспорядков на весь город «растерявшийся ген. Беляев не нашел предложить ничего более умного, как… развести мосты через Неву», — это в феврале, когда по Неве не только люди, а и трамваи ходят. Чем же все это было? Растерянностью или планом ?
Попробуйте соединить все отдельные точки этого плана в одну линию: срывается вооружение полиции, в столице концентрируются сотни тысяч заведомо ненадежных
Легенда — исключительно живучее существо. Легенда о распутинском влиянии живет и до сих пор, хотя советские данные (см. у Ольденбурга на с. 193) не оставляют абсолютно никакого сомнения в том, что никакой политической роли Распутин не играл. Легенда выросла, как писал крайне правый историк русской армии А. Керсновский, «из августейших салонов». Тот же акад. В. Ипатьев повторяет ее в своих мемуарах, и повторяет ее как не подлежащий никакому сомнению факт. Итак: академик, царский генерал, один из крупнейших химиков современности, сообщает американской аудитории о слабоволии и бездарности Царя, о влиянии Царицы на Царя, и Распутина — на Царицу и о том, что в общем и целом русскую политику определял Распутин. Кто из американцев не поверит академику Ипатьеву и кто поверит И. Солоневичу и С. Ольденбургу? В. Ипатьев рекомендует себя как человека, стоящего вне политики, как химика и философа. И в качестве доказательства распутинского влияния приводит такой факт (с. 411, том I): «супруга одного «почтенного генерала» просила отправить ее мужа в Крым на казенный счет в поезде для раненых. Получив от Красного Креста отказ, она, вместе со своей сестрой, очень миловидной женщиной, вдовой тоже генерала, отправляется к Распутину и устраивает своему мужу бесплатный проезд». Есть маленький намек на то, что протекция была оказана не вполне бесплатно. Итак, вот вам «влияние». Проезд из Петербурга в Крым стоил первым классом, вероятно, рублей пятьдесят, и за пятьдесят рублей жена и вдова генерала («обе состоятельные женщины», отмечает ген. Ипатьев) идут к «старцу». Других примеров у академика Ипатьева нет . Едва ли кто-либо из его американских читателей уловит полную несообразность этого примера. А легенда укреплена еще больше: выдающийся ученый, царский генерал, беспристрастный человек, стоящий вне партий и вне политики… И вот даже он … Повторяю еще раз: выпуская книгу, проф. В. Ипатьев мог и был обязан навести кое-какие справки, мог проверить слухи по материалам послереволюционной Следственной комиссии. Убийство Распутина превратило легенду в факт: не из-за прихоти же, в самом деле, люди пошли на убийство! Очень вероятно, что та историческая наука, которая когда-то наконец появится у нас, очень многое объяснит общественной истерикой . Очень может быть, что какие-то данные мы узнаем еще и о немецких махинациях в России. Всех их, по-видимому, мы не узнаем никогда, — по крайней мере, достаточно подробно и документально. В 1921 году П.Струве, тогда уже законченный монархист, писал в «Русской Мысли»:
«Германия, которой в русской революции принадлежала роль устроителя и финансирующей силы, создала целую литературу о ней, в связи с государственным банкротством России. Это были теоретические проекты того разрушения России, за которое во время Мировой войны Германия взялась практически».
Это было написано за двадцать лет до германо-советской войны, в которой «теоретические проекты разрушения России» приняли окончательно звериный характер. Но еще и сейчас, и после этой войны, находятся русские и даже «национальные» публицисты, которые проливают слезы по нюрнбергским висельникам, строят совершенно детские легенды об «английском заговоре» и все еще мечтают то ли о генерале Эйхгорне, то ли о партайгеноссе Кохе. «Кого Бог захочет погубить — отнимет разум». Кого Бог продолжает губить — разума не возвращает.
Лично я думаю, что в подготовке Февраля немецкие деньги никакой роли не играли. Эту подготовку вели люди, которые, как и цареубийцы 11 марта 1801 года, не нуждались ни в каких деньгах: богатейшие люди России. Но подпольный мир Обводного Канала, ночлежек, притонов, отчасти и случайных новых рабочих петроградской промышленности, был использован немецкими деньгами до конца. Однако все это было уже после Февраля. Сейчас я говорю только о Феврале. В феврале месяце Петроград представлял собою пороховой погреб, к которому оставалось поднести спичку. Роль этой спички, или детонатора, или «случая» — называйте как хотите — пришлась на долю чухонских баб. Так что при добром желании историю Февраля можно средактировать так: в Февральской революции виноват А. Керенский. Но можно средактировать и иначе: Февральскую революцию сделали чухонские бабы Выборгской стороны.
ДЕТОНАТОР ПРИ ПОГРЕБЕ
Итак: концентрацией в столице тысяч двухсот всякого рода белобилетников и бытовой обстановкой, в которую эти белобилетники были поставлены, в этой столице был создан пороховой погреб. Ни левые вообще, ни Государственная Дума в частности, — никто кроме «военного ведомства» этого погреба создать не мог, хотя бы уже просто технически. Было ли это демонстрацией «глупости» или подготовкой «измены» — каждый может решать по-своему, — но третьего объяснения нет. И вот при этом погребе, на этот раз уже автоматически, сам по себе, создался и «детонатор»: чухонское бабье Выборгской стороны.
На эту тему ни в одной, «истории революции» я не нашел никаких указаний и никакой статистики. Дело же заключалось в том, что призывы в армию оставляли в петроградской промышленности огромный людской пробел: никаких льгот по призывам военная промышленность не получила, а Петроград был главным образом центром металлургической промышленности. Нехватка вооружения отчасти объясняется нехваткой рабочих. В Петрограде эту нехватку кое-как восполнял приток женских рабочих рук из окрестностей Петрограда. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, в статье «Санкт-Петербург» — в подстрочном примечании сказано, что из ста жителей окрестностей Санкт-Петербурга в 1897 году 96 показали своим родным языком не русский язык (привожу по памяти, но точно ). Именно этот элемент несколько позже, в марте и апреле 1917 года тащился с санками и салазками. в заводоуправления получить «недополученную»
Мсье Талейран, сидя в эмиграции, говаривал: «Во французской революции виноваты все — то есть никто». Этот афоризм можно, конечно, оспаривать, но нет никакого сомнения, что кн. С. Волконский прав: Россию губили с обеих сторон . И можно было бы добавить: и из центра.
Знаменитый Клаузевиц всю свою жизнь анализировал Канны. Стратегическая идея Канн была очень проста: охват обоих флангов и прорыв центра. В результате этого стратегического маневра римская армия была почти поголовно истреблена. Канны не помешали тому, что Ганнибалу пришлось искать спасения в бегстве и потом покончить жизнь самоубийством. Сейчас можно с достаточной степенью обосновательности предполагать, что у Ганнибала охват флангов и прорыв центра просто вышел сам по себе — ни до, ни после Канн этот маневр не удается ни одному полководцу истории. Но в 1916—1917 годах наш обезумевший правящий класс (см. А. Мосолова), сам не отдавая себе никакого отчета в том, что именно он делает, повторил ганнибальский маневр, с тем чтобы потом разделить и ганнибаловскую судьбу: охват русской государственности с обоих флангов — и слева и справа, и прорыв ее центра — дворцовый переворот. Маневр, как мы уже знаем, удался блестяще: сидим мы все, уцелевшие, в эмиграции и решительно не знаем, где именно мы будем сидеть завтра. И всякий из уцелевших — по собственному благоусмотрению своему — ищет виновников там, где ему благоугодно. Левые — в Государе Императоре, правые — в А. Керенском. Впрочем, некоторые правые, вот вроде Ипатьева, не щадят и памяти Государя Императора, а некоторые левые, вот вроде П. Сорокина или Р. Абрамовича не очень стесняются и с А. Керенским. Историки революции занимаются бирюльками — «повестью о том, как поссорился Иван Иванович Милюков с Иваном Никифоровичем Маклаковым». Сущность же вопроса заключается в том, что на этом отрезке исторического времени скрестились две несовместимые линии развития: безусловная необходимость для страны сменить свой правящий слой и такая же невозможность менять его во время войны и подготовки к войне. Монархия стремилась пройти это «узкое место» эволюционным путем. Не прошла. Разные люди играли в этом вопросе разную роль. Сейчас, когда процесс завершен, нам он кажется «исторически предопределенным», но это древний спор между детерминизмом и индетерминизмом, спор, для которого на страницах газеты места нет. Разные люди играли разную роль. Основной пружиной революции был, конечно. А. И. Гучков. Основной толчок революции дали, конечно, чухонские бабы. Чухонские бабы не имели, конечно, никакого понятия о том, что именно они делают. Горькая ирония истории заключается в том, что А. И. Гучков понимал никак не больше чухонских баб.
«КАННЫ» А. И. ГУЧКОВА
Итак, все фигуры на шахматной доске заговора — самого трагического и, может быть, самого гнусного в истории человечества, были уже расставлены. С самых верхов общества была пущена в самый широкий оборот клевета о Распутине, о шпионаже, о вредительстве, — клевета, которую даже и В. М. Пуришкевич самоотверженно развозил по фронтам. Вся гвардия была заблаговременно убрана из столицы — и ее «бессмысленно губили на Стоходе», как писал ген. Б. Хольмстон. Действительно, губили — совершенно бессмысленно. Ибо отход русских армий вызывался не нехваткой бойцов и, еще меньше, нехваткой у них мужества, а просто недостатком вооружения: этот недостаток никакая гвардия, конечно, восполнить не могла. Гвардия была заменена «маршевыми батальонами», для размещения которых не нашлось, видите ли, места во всей России. Предупреждение Протопопова, предупреждение прессы, приказы Государя Императора не помогли ничему: маршевых батальонов из столицы не удалили.
Приказов Государя о переброске в столицу гвардейской кавалерии не выполнили. Столица была во власти «слухов» и в распоряжении маршевых батальонов. Не хватало одного: повода. Так, в 1914 году Германия Вильгельма Второго довела свою боевую готовность до последнего предела и войны откладывать не могла. Раздался «сараевский выстрел». Если бы не было его, нашлось бы что-то другое. Если бы не нашлось чего-то другого, было бы спровоцировано что-то третье: времени терять было нельзя.
В феврале 1917 года в Петербурге — не только в нем одном — действительно начались хлебные «перебои». Их обострили все те же слухи: хлеба скоро вовсе не будет. Обыватель бросился закупать и сушить хлеб в запас. В литературе были указания на сознательную подготовку этих перебоев. Указания эти проверить невозможно. М. Палеолог сообщает, что в результате исключительно жестоких морозов в январе и феврале — 57 тысяч вагонов с хлебом застряли на железнодорожных путях, — это больше пяти миллионов пудов хлеба. Революционная пресса — уже после Февраля — сообщала, что Калашниковские склады оказались переполнены зерном, — это очень мало вероятно, так как после «перебоев» Февраля в 1917 году дальнейшие месяцы, и каждый месяц все хуже и хуже, — приносили с собой переход от «перебоев» к просто голоду. Самое вероятное объяснение сводится все к той же предусмотрительности, на основании которой ген. Беляев предлагал развести мосты на покрытой саженным слоем льда Неве. Но, во всяком случае, хлебный бунт был наилучшим поводом к Февралю: хлебные перебои дискредитировали власть в самой гуще населения, а даже и маршевые батальоны автоматически ставились в очень неудобное психологическое положение: стрелять в голодных баб? Одно дело — социалисты и революционеры, другое дело — бабы, которым, может быть, дома детишек кормить нечем. И вот на этом общем фоне А. И. Гучков разыграл то ли свои, то ли не свои «Канны». О заключительном плане этих «Канн» рассказывает почти с полной ясностью сам А. И. Гучков («Падение царского режима», том IV, с. 277-278):
«Я ведь не только сочувствовал этим действиям, но и принимал активное участие. План заключался в том (я только имен называть не буду), чтобы захватить между Царским Селом и Ставкой императорский поезд, вынудить отречение, затем одновременно, при посредстве воинских частей, на которые в Петрограде можно было рассчитывать, арестовать существующее правительство, затем объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собой правительство».
Это было заключительной частью гучковского стратегического плана. Как мы уже знаем, эта часть была выполнена на сто процентов: императорский поезд оказался отрезанным и от столицы и от армии. Государь Император оказался в буквальном тупике, и никакого выхода у Него не было. С. Ольденбург пишет (с. 257):