Великая игра
Шрифт:
— Теперь пусть смерть… — наконец еле слышно сказала она.
Он не ответил. Странное ощущение владело им. Никогда он не был так захвачен близостью с женщиной. Никогда. Сейчас он снова ощущал себя способным победить. Что угодно и кого угодно.
Он сел. С удивлением поймал себя на том, что смутные, хаотичные воспоминания уже не пугают. Это было уже неважно. Он уже не чувствовал себя раздавленным. Он снова мог побеждать, он снова крепко держал поводья своей судьбы. Он знал, что ему делать.
— Я вернусь, — пробормотал он.
— Куда? — села Эль, набросив
— В Нуменор. — Он осекся. За этим словом не было прежнего значения. Не было гордости, не было величия. Была темная бездна, из которой опять медленно поднималась волна ненависти.
— Зачем? — Она вдруг резко оттолкнула его. — Ты забыл — на родине тебя считают погибшим. А если ты вернешься живым, как ты это объяснишь? Я живу как тень, меня мало кто замечает, но ухо я держу востро. Если ты вернешься живым, ты будешь для своих предателем. Уж об этом позаботятся и здешние, и тамошние твои ненавистники. И тебе придется доказывать свою невиновность. Ты этого хочешь?
Он хрипло рассмеялся, чувствуя, как его затопляет жгучая чернота. Глупая женщина. Она не понимает. Он вернется — но не каяться. Ему оправдываться? Перед кем? Нет, это перед ним должны оправдываться. Это его предали. Он вернется. Он призовет к ответу…
— Кого? — Он вздрогнул. Даже и не заметил, что говорит вслух. — Кого ты обвинишь? Короля? Ты для всех сейчас предатель. Это тебе придется доказывать, что ты чист.
Черная волна плескалась уже где-то в груди.
— Закон Нуменора… Законы пишут люди. — Он почти не понимал, что говорит, пытаясь загнать назад черную плещущую тяжесть, от которой кружилась и болела голова и хотелось кого-нибудь убить.
— Ты из тех, кто пишет законы другим…
Он, не слушая ее, продолжал:
— Раз Закон Нуменора несправедлив ко мне, я изменю Закон. — В голосе его слышалось шипение черного прибоя.
— Как? Тебе придется изменить Нуменор.
— Значит, я изменю Нуменор. Уничтожу старый, оскверненный, и построю новый. — Слова его уже звучали не прибоем, в них слышался гневный рев черной бури. Он не слышал себя, не сознавал, что почти рычит.
— В одиночку? Пойдешь один, как герой древности, вызывать на поединок короля? Да тебя мигом в порошок сотрут! Ищи союзников. Хотя бы на время.
Как будто зарыли по горло в песок в полосе прилива. Скоро будет нечем дышать.
— Слушай. Здесь есть люди, ушедшие из-под Закона Нуменора. Они примут тебя как вождя. Тебя здесь знают, ох знают… Ты вернешь им родину, очистив ее от скверны. Или создашь новую.
— Эльдарион сейчас не слишком нужен Нуменору, — медленно проговорил он. — Что ж. Я создам тот Нуменор, который будет всем мне обязан. И, видит Единый, Закон этого Нуменора не будет несправедлив ни к кому! Ни к адану, ни к ханаттанне, ни к кому! Пусть придут ко мне униженные, и я дам им справедливость! — Он встал. Он был прекрасен.
Волна накрыла с головой, он задохнулся — и все вдруг стало легко и ясно.
Он улыбался. Он увидел свой путь, свое предназначение. Снова мир снизошел в душу его, ибо он понял то, что судил ему свершить Единый. Он
Да, он вернется. Как карающий судья, чтобы очистить избранную землю от скверны. И, снеся старое, прогнившее здание, построит новый Нуменор. Его Нуменор.
— Ты прекрасен, Аргор.
Он недоумевающе воззрился на нее.
— Ты уже не Эльдарион. Тот умер вместе с твоим Нуменором, которого никогда не было. А это имя звучит неплохо на слух нуменорца. Пусть так и будет.
— Пусть, — усмехнулся он, пробуя на вкус новое имя… — Оно что-то значит или это тоже — огрызок имени?
— Оно будет значить то, что ты пожелаешь. Разве не так?
Аргор ответил торжественной улыбкой, подобной тем, что вечно сияет на бесстрастных бронзовых лицах статуй харадских богов.
Он поднял руку, усмехаясь, посмотрел на кольцо, которое так и не снималось с руки. Усмехнулся. Атанамир тоже когда-то подарил ему перстень. Враг думает, что посадил его на цепь? Что же, пусть мнит себя победителем. Цепь трудно порвать, лишь когда думаешь, что она несокрушима. И самая крепкая цепь — верность. А он ее уже порвал однажды. Порвет и второй раз, тем более что клятвы он никакой давать не будет. Врагу он нужен? Так пусть принимает те условия, которые выдвинет ему… как там сказала Эль? Аргор?
Он посмотрел сверху вниз — но Эль уже куда-то исчезла, словно ее и не было. А может, ее и правда не было? И того подвала не было? И все это просто морок, в который превратилось осознание предательства?
Да, наверное, это так. И тело болело только потому, что он бился и извивался в ремнях, рыча от ненависти к предателям, когда разум его затоплял черный прибой.
Да, так.
«Отче, Ты не оставил меня. Ты открыл мне очи. Я вижу теперь, почему Ты предал меня в руки врага моего. Я должен покарать предателей. Я должен свершить волю Единого — пусть даже руками врага. И я построю СВОЙ Нуменор…»
«И я построю СВОЙ Нуменор…» Майя улыбнулся. Пусть так. Пусть думает так… Майя ударил в маленький бронзовый гонг на столе. Бесшумно возник худощавый харадец в красной жреческой одежде.
— Он придет сегодня. Встречайте его и проводите ко мне.
Снова ветерок играл легкими занавесями и шестиугольной комнатке-шкатулке, где-то далеко за окном тонули в дымке гребни темно-синих гор. День был неярок, что предвещало дождь. Оно и хорошо — весна быстро сгорала на солнце, а лето здесь жаркое.
Нуменорец почти надменно осматривал комнату. Майя сдержал усмешку. Надо же — совсем прежний. Та же стать, та же властность та же гордость в глазах. Саурон почти восхищался этим человеком, он почти любил его. Свое творение. Он создал его. Разве не так? Этот могучий, красивый, мудрый, гордый человек — его орудие. Его человек. Образец будущего человека. Человека, который выше, чем просто человек. Единый создал их жалкими, бросив им, как подачку, призрачное воздаяние где-то там когда-то там… А он, майя Гортхауэр, даст им все здесь. И они будут принадлежать ему.